Марина Дяченко - Шрам

Не поднимая головы, он кожей ощутил, как вошла Тория — сплошной комок боли и отчаяния, стянутый упрямой волей; он почувствовал, как первым же взглядом, жадным, полным надежды, она ищет в зале его, Эгерта, и как этот взгляд теплеет, остановившись на нём. Он понял, что она уже всё знает, знает об уготованной Эгерту роли — и всё равно радуется самой возможности его видеть, и всё равно надеется, искренне, как ребёнок, надеется на самого дорогого ей человека…

Тогда он поднял голову.

Дни допросов не прошли ей даром. Встретившись с Эгертом глазами, она попыталась улыбнуться — чуть виновато, потому что искусанные губы не желали слушаться. Чёрные волосы были убраны с необычайной аккуратностью, глаже, чем всегда; воспалённые глаза оставались сухими. Стражник усадил Торию на скамью подсудимых — она гадливо отстранилась от прикосновения его рук и снова глянула на Эгерта. Тот попытался ответить подобием улыбки, не выдержал, отвёл глаза — и встретился взглядом с Фагиррой.

Палач на своём табурете шумно вздохнул, и вздох его пронёсся по всему залу, потому что как раз в этот момент установилась мёртвая тишина — обвинитель поднялся на помост и резким движением отбросил капюшон.

Эгерт почувствовал ужас Тории — она даже отшатнулась, когда Фагирра глянул на неё. При мысли, что этот человек собственноручно пытал её, у Солля свело челюсти от желания убить — но пришедший на смену страх вернул всё на свои места.

Фагирра начал обвинительную речь, и с первых же слов Эгерт понял, что дело безнадёжно, что Тория обречена и пощады не будет.

Фагирра говорил ровно и просто, люди слушали его, затаив дыхание, и только в задних рядах не умолкал шёпот — слова обвинителя по цепочке передавались на площадь. Из речи его, взвешенной и выверенной, как произведение ювелира, неоспоримо следовало, что декан давно уже собирался отравить город и что дочь, конечно же, помогала ему; Фагирра упоминал такие детали и приводил такие доказательства, что у Солля заныло сердце: или в университете долгое время работал шпион ордена Лаш, или Тория под пытками рассказала о самых личных, самых потаённых деталях из жизни отца. Толпа исполнялась негодованием — Эгерт чувствовал, как праведный гнев проникает по цепочке за стены суда, как человеческое море на площади наливается глухим озлоблением и жаждой расплаты.

Тория слушала, внутренне сжавшись — Эгерт чувствовал, как она пытается собрать воедино разбегающиеся мысли, как вздрагивает от обвинений, как от ударов. Надежда её, вспыхнувшая было при виде Солля, теперь гасла понемногу, как дотлевающий уголёк.

Внимательно взглянув на Эгерта, Фагирра закончил, накинул капюшон и отошёл к судейскому креслу; по знаку судьи на помост один за другим стали подниматься свидетели.

Первому, толстому торговцу, было труднее всего — он не знал, что говорить, и только невнятно жаловался; его слушали с сочувствием, всякий человек из толпы мог сказать на его месте те же слова. Все, кто поднимался на помост вслед за торговцем, так и поступали — жалобы повторялись и повторялись, женщины плакали, перечисляя свои потери; толпа притихла, впав в тоску.

Наконец, список свидетелей Мора иссяк — какой-то парень из толпы рвался высказаться по собственному почину, но его быстро убедили заткнуться; все взгляды, посуровевшие, угрюмые, устремились на обвиняемую — Эгерт ощутил удар ненависти, всей силой пришедшейся на Торию. Беззвучно застонав, он рванулся к ней, желая прикрыть и защитить — но остался сидеть на месте, в то время как судья прошелестел, а канцелярист повторил, что сейчас обвинитель допросит подсудимую.

Тория встала — одно это движение стоило ей мучительного усилия, Эгерт чувствовал, как вздрагивает каждый нерв её, каждая натянутая мышца. Поднявшись на помост, она мельком взглянула на Солля — Эгерт подался вперёд, мысленно поддерживая, обнимая, успокаивая. Фагирра встал у помоста — по телу Тории прошла судорога, будто близкое присутствие плащеносца было ей невыносимо.

— Верно ли, что декан Луаян был вашим отцом? — звучно спросил Фагирра.

Тория — Эгерт знал, какого усилия ей это стоит — повернула голову и глянула ему прямо в лицо:

— Декан Луаян есть мой отец, — ответила она хрипловато, но громко и твёрдо. — Он умер — но в памяти тысяч знавших его он есть.

Зал, притихший было, зашептался.

Губы Фагирры чуть дрогнули — Соллю показалось, что он собирается улыбнуться:

— Что ж… Дочерние чувства похвальны, но они не оправдывают гибели сотен людей!

Эгерт ощутил, как Тория рывком пытается преодолеть свою боль и свой страх:

— Эти люди погублены вами. Палачи в капюшонах, теперь вы рыдаете о своих жертвах?! В ту ночь, когда явился Мор, — она обернулась к залу, — в ту самую ночь…

— Не тратьте лишних слов, — резко оборвал её Фагирра. — В ту самую ночь вы и ваш отец проводили некие магические действа в наглухо закрытом кабинете… Да или нет?

Эгерт понял, как ей страшно. Фагирра стоял рядом, вцепившись взглядом в её воспалённые глаза; Тория зашаталась под его напором:

— Да… Однако…

Широким красноречивым движением Фагирра обернулся к судье, затем к залу:

— Всю ночь в кабинете декана горели сотни свечей… Ваши близкие были ещё живы. Наутро завыли собаки по всему городу — а ваши близкие были ещё живы, но вот явился вызванный чародеями Мор…

— Неправда! — хотела крикнуть Тория, но голос её сорвался. Будто умоляя о помощи, она глянула на Солля — и он увидел, как умирает её надежда.

— Неправда… — эхом донеслось из угла, где притаились студенты; толпа зарокотала так, что канцеляристу пришлось постучать по столу, а стражникам — вскинуть пики.

Ободрённая неожиданной поддержкой, Тория вновь смогла овладеть собой, и Эгерт ощутил почти воочию, как сквозь сгущающуюся в её сознании чёрную пелену прорывается яростное желание сопротивляться, обвинять:

— Неправда, что Мор явился по воле моего отца… Это орден Лаш призвал к нам смерть. Кто из вас знает, что есть орден Лаш на самом деле?! Кто из вас знает, что за планы они вынашивают под капюшонами? И кто из вас не подтвердит, что за всю жизнь мой отец никому не причинил зла… Кто-нибудь, хоть один из вас, припомнит, чтобы он обидел хоть собаку? С помощью магии или без неё, но он служил университету десятки лет… Он творил добро, и это он спас всех вас от Мора, он закрыл нас своим телом… Он отдал свою жизнь, а теперь…

Тория покачнулась от внезапно всколыхнувшейся боли — пытки оставили на её теле множество страшных отметин, Эгерт до крови укусил себя за руку. Толпа глухо гудела; удивлённые люди так и сяк повторяли друг другу слова обвиняемой, передавая их на площадь, и в чьей-то душе, возможно, зашевелилось посеянное этими словами сомнение. Студенты повернулись друг к другу спинами, образуя как бы живую крепость, оплот защитников Тории; краем глаза Солль заметил господина ректора, держащегося за сердце, протискивающегося к выходу.