Наталья Резанова - Золотая голова

Мойра припустила бегом. Глядя на нее, я ощутила несвойственный мне укол совести. Если кому здесь и будет плохо, так это Мойре. Правда, другие тоже не виноваты.

Вернувшись в комнату, я быстро переоделась, опоясалась шпагой, взяла пистолеты. Теперь — сумка. «Кошка» на месте, там же оставшиеся деньги, которые мне давал Тальви на разъезды. Туда же я запихнула резной ларец, «Хронику… « и сочинение Арнарсона — опять же не понимаю зачем, но явно не для того, чтобы почитывать в дороге. На столе стоял еще один ларец — с драгоценностями. Его тоже нужно взять, пригодится. Я сгребла его, и взгляд мой зацепился за лежавший рядом, отдельно, перстень с сердоликом.

Подарок Соркеса, что бы ни предрекал мне старый ювелир, не принес мне ни счастья, ни богатства. Здоровье… но на здоровье я и раньше не жаловалась. Верно, правду он говорил, что женщинам красные камни носить не подобает.

Что это я опять рассиропилась? Некогда предаваться воспоминаниям и самобичеванию. Это я оставлю на потом, когда жизнь моя будет вне опасности. Или наоборот, когда смерть будет неминуема и настанет пора каяться.

Да, за свои грехи мне придется отвечать по полному списку. Я поминала имя Господа всуе, я не соблюдала ни праздников, ни постов, я лгала, воровала, прелюбодействовала, убивала.

Но я никогда никого не предавала.

Почему эта мысль пришла мне в голову?

Я надела перстень на палец.

Сумка получилась тяжеловата. Ничего, надеюсь, мне не придется переть ее на себе. Посмотрим, как обойдется в конюшне.

В конюшне никого не было. Будь я настоящей хозяйкой замка, задала бы конюхам жару за пренебрежение своими обязанностями. А так — мне же лучше. Все наверняка сбежались к воротам посмотреть, как отъезжает Ларком Или Олиба их туда отправил. Олиба, конечно, умный, но дурак.

Ларком оставил в стойле своего загнанного одра. На удачу он не взял ни Руари, ни Керли. Это были не самые лучшие лошади на конюшне, но я к ним привыкла.

Когда я оседлала и вывела их, уже темнело, и я встрепенулась, увидев смутную фигуру, неуклюже подбиравшуюся к конюшне. Это была Мойра, тащившая свою поклажу. Я приняла у нее сумку, взвесила на руке и решила запихнуть под съестное шкатулку с драгоценностями и большую часть денег. При этом я постаралась объяснить Мойре положение:

— Мойра, сюда идут императорские кирасиры. Она кивнула.

— Олиба сдаст замок. Может, не сразу, поторгуется пару часов или пару дней, но сдаст. Снова кивнула.

— Тебе бы лучше где-нибудь спрятаться… То же самое. Из-за этих механических кивков я усомнилась, что она вообще понимает, что я говорю. Быть может, она отвечала своим мыслям.

— Так или иначе, сейчас я уйду через дверь в стене, а ты ее за мной запрешь. Если ваши сами откроют ворота — может, все и обойдется как-нибудь, но если кирасиры подойдут незаметно и ворвутся, это, знаешь ли… ладно, идем.

Двор был пустынен, как соборная площадь ночью, и столь же мрачен. Орнамент на стенах казался не краснобелым, а черно-белым На заднем крыльце к перилам прислонилась женщина. Еще не видя лица, я узнала в ней госпожу Риллент. Пока я раздумывала, стоит ли прощаться с ней, она повернулась, и, будь я в подходящем настроении, меня бы потрясла неприкрытая враждебность, исказившая ее лицо Я больше не была полуофициальной хозяйкой замка, неопытной молодой женщиной, нуждающейся в опеке и покровительстве. Я была мерзкой шлюхой, преступной побродяжкой, которая навлекла на них несчастья и теперь сматывается и бросает их, беспомощных. Тратить время на объяснения с ней я не стала. Пошла дальше. Более чем вероятно, что она завопит и поднимет тревогу. Но мне было слишком жаль ее, чтобы связывать и затыкать рот. Да и некогда.

Дверь в стене никто не охранял Хотя в свое время я предупреждала Олибу… Такого разгильдяйства ни в одном свантерском притоне не потерпели бы. И дверь и решетка запирались помимо задвижки еще и на замки, но в связке нашлись подходящие ключи и даже не пришлось лезть в сумку за отмычкой. К счастью, глазомер меня не подвел. Выход строился с таким расчетом, что лошадь, опустив голову, могла бы в него пройти. Выведя Керли и Руари наружу, я протянула ключи Мойре:

— На. Запрешь. Пусть эти дураки спят спокойно… Она снова безвольно кивнула. У меня засосало под ложечкой.

— А может… пойдешь со мной?

Мне это было совершенно ни к чему, но участь молодой девушки в занятом кирасирами замке слишком легко предугадать. Особенно, если хозяин замка, а следовательно, и слуги его — вне закона.

Оказывается, Мойра все же слушала меня, потому что на сей раз она отрицательно покачала головой. Таково уж большинство людей — они предпочтут приготовиться к неизбежному несчастью, чем пойти навстречу неизвестности. Впрочем, не мне их судить…

Кто-то недавно уже говорил мне эти слова. Или похожие…

— А может, я отведу тебя к родителям? Или к священнику?

— Священник и есть мой отец, — сказала она и вдруг залилась слезами.

Вот на какой грех отца Нивена они все время намекали! Хотя — и тогда это было не мое дело, а теперь — тем более. Остается, правда, надеяться, что, будучи человеком грешным, отец Нивен имеет кой-какой жизненный опыт и сумеет помочь Мойре.

Продолжая всхлипывать, девушка отступила во мрак. Я взяла лошадей под уздцы и услышала, как за моей спиной загремела решетка. Последний раз я слышала нечто подобное в Кинкаре, в камере смертников. Но тогда я входила в камеру, теперь же, наоборот, покидала замок-западню.

Госпожа Риллент отныне может вопить сколько душе угодно. Насколько я знаю тех, кто остался в замке, никто из них не сунется ночью в лес, по бездорожью. Тальви мог бы их заставить, но не Олиба. А тропинка эта в темноте вряд ли просматривается со стены. Все равно, чем скорее я отсюда уберусь, тем лучше. Опыт, благо, есть. В тех кругах, где я вращалась до того, как попасть в замок Тальви, стрельба в спину отнюдь не считалась дурным тоном.

Спуск здесь был таким крутым, что подниматься в седло не имело смысла. Оставалось вести за собой лошадей и уповать на память. В общем, память мне сейчас и не особенно была нужна — как назло, вылезла луна, которой только что в помине не было и без которой я бы вполне обошлась. Нужно побыстрее добраться до леса, а добравшись, углубиться в него.

Вряд ли я когда-нибудь забуду эту ночь, сколько бы мне еще ни было написано на роду. Приходилось мне уже блуждать в лесу Маахис, ночью в том числе, но никогда при этом — удирать. Я именно удирала. Неизвестно было, насколько далеко кирасиры, может, у меня и впрямь в запасе сутки или двое, но лучше на это не надеяться. Ничего нет менее надежного, чем надежда. Я ехала, когда была возможность, или двигалась пешком, скользя, съезжая по палым листьям, успокаивала вскинувшихся лошадей, спотыкалась об узловатые корни, торчащие из-под земли, и продиралась сквозь кустарник и только шипела сквозь зубы, удерживаясь от своих обычных чертыханий — не потому, что разделяла поверье, будто в лесу нельзя поминать нечистую силу, тут же ее накличешь, а просто не до того было… Уши у меня, казалось, того и гляди встанут торчком, как у тех оборотней, — настолько я ловила все доносящиеся в ночи звуки, чтобы шорох ветра в опавшей листве, треск старых стволов и крики ночных птиц не заглушили голоса, или конское ржание, или лязг железа. Дорога была в другой стороне, и я все больше отклонялась от нее, но кто знает, может, их все-таки дернуло пойти в обход? Луна то появлялась над верхушками деревьев, то вновь исчезала в тучах, и тогда пропадало все и я словно барахталась в непроглядной тьме. Но тьма меня не пугала. Таким, как я, тьма