Гай Орловский - Ричард Длинные Руки — властелин трех замков

— Да превратись в прах, — отчетливо сказал епископ. — Именем Церкви!

— Отныне, — сказал брат Кадфаэль, — ты не будешь пятнать имя Церкви своими неправедными заклинаниями… с которыми Святая Церковь не имеет ничего общего. Именем Святой Церкви отнимаю у тебя это право. И пусть Господь нас рассудит!

Сутана епископа почернела, от нее пошел смрад, приподнялась, как будто снизу надувает ветер, вздулась сперва колоколом, а затем на груди как будто расстегнулась невидимая «молния»: распалась на две части, обнажив заросшую черными волосами грудь, а за спиной поднялся по ветру черный плащ, похожий на грозный смерч, что сметает с лица земли людей, дома, скот и опустошает города.

По залу пронесся гудящий ветер, к своду взметнулось несколько шляп, взлетели платочки и шарфики, испуганные люди вскрикивали, приседали, женщины прижимали поднимающиеся подолы платьев, мужчины закрывали их своими спинами.

Брата Кадфаэля окутал легкий трепетный свет, таким бывает раннее утро, когда темно на земле и даже на небе, лишь над горизонтом ширится светлая полоска.

От епископа с сухим треском полетели синие и лиловые молнии. Брат Кадфаэль, закусив губу, стоял тощий, смертельно бледный, с решительным и вместе с тем скорбным лицом. От него шел все усиливавшийся свет, чистый, ясный, и, куда он достигал, там пропадали нечистые запахи, испарялись капли гнили и плесени.

В зале все превратились в застывшие статуи, я видел только бледные лица и расширенные в ужасе глаза, никто не смел и помыслить вмешаться в схватку, только Альдер, Ревель и даже Клотар с оружие наготове продвинулись вперед вдоль стен, готовые если не прийти на помощь к Кадфаэлю, то хотя бы броситься на герцога.

Епископ вздрагивал под натиском силовых полей, лицо его постоянно менялось, наконец он вскинул лицо к темноте под сводами зала и вскричал голосом раненого великана:

— Господин мой! Приди, помоги!.. Я ведь служил тебе!

Брат Кадфаэль сказал ясным голосом:

— Этот мир создал Господь. И только Он в нем Господин и Верховный Сюзерен. Пади на колени перед Ним и покайся… Если твое покаяние будет искренним, Господь простит тебя, Его доброта безгранична…

Епископ в ярости выкатил глаза, совершенно багровые шары со зверино-желтыми радужными оболочками, нос укоротился, зато ноздри расширились, лицо быстро превращалось в звериную морду.

— Никогда!.. Я раздавлю тебя!

— Покайся, — ответил Кадфаэль тем же ясным голосом. — И ты будешь прощен…

Лиловые молнии все яростнее долбили белый плазменный свет, но, проникнув туда на ладонь, истончались и пропадали, а свет все ширился, ширился, наконец достиг епископа. Тот, уже почти нечеловек, пошатнулся, упал на колени.

— Хорошо, хорошо, — прорычал он неразборчиво, в голосе слышались рев, клекот, хрипы, — я готов покаяться!.. Я каюсь… Оставь мне жизнь, я еще смогу стать добрым… христианином.

Брат Кадфаэль сделал шаг, простер к нему руку.

— Я счастлив, брат, что ты искренне осознал пагубность своего пути…

— Осознал, — повторил епископ.

Он наклонил голову, шерсть заменила волосы и опускалась под плащ, что бессильно опал на каменные плиты. Епископ стоял на коленях, массивный и могучий, я прочистил горло и проговорил:

— Брат Кадфаэль… он должен покаяться… искренне! Проследи.

Слова давались мне с трудом, язык поворачивался, будто весит с двухпудовую гирю. Брат Кадфаэль простер уже обе руки.

— Брат, — сказал он, — прими благословение ничтожного монаха, смиренного служителя Господа…

— Да… — сказал епископ.

Свет пал на его сгорбленную фигуру. Здание неслышно, но заметно тряхнуло. По залу пронесся ощутимый порыв ветра, однако ничто не колыхнулось, ветер астральный, мне почудилось, будто весь замок выдохнул из могучей груди, как лесоруб, когда наносит удар колуном в сучковатое полено.

Епископ вскрикнул, но вопль мгновенно оборвался, словно горло перехватили огромным ножом. Вся фигура осела, словно из нее выдернули кости, а мясо превратили в серо-зеленую слизь. Все это растеклось по каменному полу, тут же испарилось, на плитах остались металлические пряжки и крючки.

Ревель первым понял, что с Кадфаэлем, подбежал. Монах без чувств свалился ему на руки. С обнаженным мечом в руке я шагнул к Клондергу.

— Обвиняю, — сказал я отчетливо, — что вы, Клондерг, продали свою душу дьяволу. Если не хотите оправдываться перед инквизицией, постарайтесь доказать с мечом в руке, что я не прав.

Герцог стоял бледный, открыл и закрыл рот, на меня смотрит с ненавистью и ужасом, только что рухнули две надежнейшие опоры, но тут поспешно заговорил человек в роскошной купеческой мантии:

— Погодите, благородный, даже благороднейший рыцарь!.. Да, этот епископ, оказывается, продал душу дьяволу, но откуда мы об этом знали? Он обманывал и нас, мы его с этой стороны совсем не знали. Теперь мы убедились, что вы правы. Спасибо вам, вашему монаху, что выявил, вывел на чистую воду, указал и даже сам принял меры… Но это вовсе не значит, что благородные Клондерг и Отарк тоже запятнаны сношениями с дьяволом!

Я смотрел ему в глаза прямо и твердо, так должен смотреть абсолютно уверенный в своей правоте, сказал громко, ориентируясь на весь зал:

— Мы уже убедились, что Клондерг продал душу дьяволу, когда бесчестил юных девушек и облагал крестьян новыми налогами. Это противоречит Кодексу Рыцаря, и я, как рыцарь, намерен убрать это позорное пятно, пятнающее всех рыцарей. Обнажите меч, сеньор Клондерг! Не прячьтесь за спину купца, человека вообще-то подлого сословия…

Клондерг смотрел на меня, наклонив голову. Лицо дергается от бешенства, глаза мечут молнии, но, когда заговорил, я со злым разочарованием увидел, что герцог уже сориентировался в случившемся, ухитряется сохранять контроль как над собой, так и над ситуацией.

— Нет, — ответил он, — не стану.

— Почему?

— Поединок ничего не докажет, — ответил он сдавленным голосом.

Я повысил голос, глядя на него, но обращаясь к залу:

— Как это не докажет? Вы отрицаете действенность Божьего суда?

Он стиснул челюсти, дыхание вырывается со свистом, грудная клетка, как у милосского быка, проговорил злобно:

— В таких боях побеждает тот, у кого оружие лучше.

— Что? — спросил я, возвысив голос. — Вы смеете утверждать, что не Господь дарует победу?

В зале наконец негодующе зашумели. Клондерг затравленно оглянулся, его люди придвинулись настолько близко, что не отступить ни на шаг, он смотрел мне в лицо глазами умной, все понимающей сволочи.

— Я не стану с вами сражаться.

— Тогда, — сказал я веско, — стань на колени, я отрублю тебе голову, как надлежит поступать с запятнавшим себя дворянином. Если и этого не сделаешь, тебя повесят, как подлого вора.