Гай Орловский - Ричард Длинные Руки — властелин трех замков

Следом вдвинулась орда придворных. Вообще-то их не больше десятка. Даже семь человек, если быть точным, но мне сперва показались огромной толпой из-за пышных растопыренных одежд, ярких и многоцветных, огромных шляп с длинными перьями, широченных ботфортов. У всех мечи, кинжалы, словно массовка вывалила на сцену «Псковитянки» или «Хованщины».

Лишь одного я воспринял всерьез: двигается следом за принцем, на голову выше, настоящий гигант, широк в плечах, и даже роскошная одежда и богатая шляпа с перьями не в состоянии скрыть мрачного, даже жестокого выражения на суровом, будто высеченном из камня лице. Два шрама пересекают правую щеку и скулу, а складки у толстых стиснутых губ настолько глубокие, что тоже кажутся шрамами. Да и раздвоенный подбородок то ли раздвоился по воле родителей, то ли в молодости под ударом боевого топора.

Остальные слишком уж похожи на гуляк, хотя не думаю, что все ими являются: умные люди умеют прикинуться гуляками, чтобы оттеснить натуральных гуляк и составить окружение влиятельной особе.

В свите принца почти все держались подражая принцу, самоуверенно и вызывающе, отсвет его власти падает и на них, оглядывали всех бесцеремонно, то и дело опускали ладони на рукояти мечей. Рядом со мной ахнул Альдер, я быстро посмотрел в сторону, куда он вперил взор.

Грубер неторопливо двигается в свите, в сверкающей кирасе, стальные наплечники блестят в оранжевом свете, короткий синий плащ красиво ниспадает с плеч, едва достигая поясницы. На ремне меч, два кинжала, правая рука в боевой перчатке на ходу поглаживает эфес меча. Он выглядит самым крупным и крепким в свите герцога, это ему следовало бы идти по правую руку…

Я быстро взглянул на подобравшегося Клотара, первый меч Маркварда даже голову наклонил, будто сейчас бросится с ревом и поднимет врага на рога. Возможно, Грубер в самом деле скоро станет правой рукой герцога. И тогда его уже не достать…

С Грубером, похоже, еще двое из его отряда, хотя, возможно, я и ошибаюсь, однако только двое отличаются и загорелыми лицами, и более пестрой одеждой, и той смесью вольницы и в то же время почтением перед именитыми вельможами. Остальные в свите герцога похожи на самого герцога бледностью, изнеженностью, порочными испитыми лицами.

Брат Кадфаэль с недоумением, а затем растущим неприятием смотрел на сопровождающего свиту епископа: толстого, обрюзглого, с багровым лицом пропойцы. На лице епископа явственно отпечатались все существующие пороки, начиная с простого чревоугодия и заканчивая чем-то вообще невообразимо грязным, за что душе вечно гореть в геенне огненной.

Герцог произнес громко:

— Дорогой Траумель, до турнира в Каталауне, куда мы направляемся, осталось каких-нибудь полсотни миль, так что мы изволим остановиться в вашем замке на несколько дней. Надеюсь, вы примете нас со всем своим добросердечием, радушием… и мои друзья никогда и ни по какому поводу не услышат отказа!

Траумель побледнел, через силу выпрямился Я видел, как он замедленно поклонился, старый барон понимает, что в первые же часы гости изгадят весь замок, перепьются, начнут калечить слуг, насиловать не только служанок, но и всех женщин, которые им приглянутся, а герцог уже наслышан о его трех дочерях…

— Да, — произнес он мертвым голосом, — мой замок к вашим услугам, мой лорд.

Герцог окинул его насмешливым взглядом.

— Что-то вы плохо выглядите, барон. Идите в свои покои, отдыхайте. Не беспокойтесь, я сам позабочусь о себе и своих друзьях.

Барон снова замедленно поклонился:

— Как скажете, ваша светлость.

Он повернулся, сделал несколько шагов к двери, а когда дворецкий распахнул перед ним дверь, герцог окликнул, словно только что вспомнил:

— Ах да… у меня есть вопросы, но я не стану вас утомлять. Лучше пришлите ко мне вашу старшую дочь. Я займу апартаменты в здании для гостей.

Барон повернулся, лицо совсем белое, прошептал потерянно:

— Но, мой лорд… Она не сможет…

— Почему?

— Она… она…

— Что с нею?

— Она больна…

Герцог нахмурился.

— Больна? Именно в день моего приезда?.. Жаль, тогда пришлите среднюю дочь. Я, правда, собирался пообщаться с нею после старшей, но что ж, пойду вам навстречу…

На барона тяжко было смотреть, его шатало, по лбу потекли крупные капли пота, одной рукой ухватился за сердце.

— Но… мой лорд…

— Что, — сказал герцог, — и она больна?.. Тогда начнем знакомство с младшей!.. И на этот раз никаких болезней. Идите!

Он как выстрелил приказом, и мощь голоса оказалась такой, что барон покорно вышел, а дворецкий с непроницаемым лицом закрыл за ним дверь. Герцог повернулся к нам. Слева подошел Грубер и что-то зашептал, указывая глазами на меня и моих спутников.

Герцог спросил резко:

— А это еще кто такие?

Брат Кадфаэль выступил вперед, смиренно поклонился и произнес сладким ангельским голосом:

— Мы — смиренные слуги Господа. Все мы служим Ему, Великому, в чьей деснице все наши судьбы. Кто-то из нас служит Божьим Словом, как я, смиренный монах, кто-то — мечом, как мои благородные спутники, такие же смиренные воины Господа нашего.

Герцог поморщился, я видел, что ему больше всего хочется велеть нам выметаться в ночь, чтоб и духу нашего здесь не было, но Грубер настойчиво нашептывал, указывая взглядом, герцог наконец нахмурился, лицо стало злым, взгляд заострился и стал похож на луч лазера, который фокусируется до гиперболоидной линии.

Рядом тревожно дышит Альдер, ведь герцогу стоит сказать слово, и нас сомнут, а он вот-вот скажет, я торопливо сделал шаг вперед, привлекая к себе внимание, сказал громко:

— Именем рыцарства обвиняю герцога Клондерга в попрании основ рыцарства!.. И требую немедленно изгнать его из рыцарского сословия как запятнавшего честь оного…

Всеобщее молчание было ответом, первым опомнился и взвизгнул епископ:

— Как ты смеешь?

— Не я, — ответил я громко, — я всего лишь просто странствующий рыцарь. А смеет Устав Рыцарства! В нем сказано, напоминаю тем, кто подзабыл: «…кто обложил свои земли новым налогом, отчего простой народ терпит лишения, торговля замирает, — да будет наказан публично… Пьяницы и сварливые к турнирам не допускаются, а из турнирного общества изгоняются вовсе… Кто ведет не достойную рыцаря жизнь, существуя ленными доходами, вредит соседям и дурными поступками порочит благородное сословие — да будет побит и изгнан…»

Снова страшное молчание, что вот-вот разразится такой грозой, что рухнут небеса, епископ возопил:

— Да как ты… Ты сам кто?

— Рыцарь, — повторил я. — И еще: «Кто подделает печать свою или чужую, злоупотребит, нарушит, даст ложную клятву, похитит что-то, притеснит бедного, вдову или сироту, отнимет у них собственность, вместо того чтобы им помочь, поддержать их и поберечь, — да будет побит и изгнан…» Все наслышаны, что герцог Клондерг облагает земли новыми налогами, что пьянствует, ведет не достойную рыцаря жизнь, вредит соседям… А разве сейчас он дурным обращением с хозяином замка не порочит наше благородное сословие? Я приговариваю его от имени рыцарства к побитию и изгнанию…