Константин Костин - Ксенотанское зерно

Ведьмочка Ориоль подняла голову. Странно, но голова при этом не оторвалась от подушки. Неудивительно… Такое количество шнапса… Ориоль поклялась, что проклянет некстати явившегося парня. Потом. Когда сможет открыть глаза. Хотя бы один…

Вокруг слышалось сонное сопение подружек. Как они, интересно, добрались до комнаты… Ориоль не помнила ничего. Проклятый шнапс… Хотя бы голыми на столе не танцевали?

— Вы уже проснулись, уважаемая? — раздался незнакомый голос. Незнакомый и мужской.

Глаза Ориоль распахнулись. Кто здесь?

Увидев окружающее — пусть и слегка расплывчатым — она чуть не завизжала, позорно, по-девоночьи.

Легко быть отважной колдуньей, не боящейся здешних инквизиторов. А вот попробуй их не бояться, когда они в твоей комнате. Да еще и в таком количестве… Человек двадцать… Ориоль прикрыла один глаз. Нет, десять…

— Вы кто? — прошептала она.

Монах — высокий, симпатичный — наклонился к ней. Черные глаза, казалось, заполнили всю вселенную:

— Меня зовут отец Куникулус. У меня есть для вас одно предложение…

— Якоб, бело-серо-черно-коричневое! — на балкон вымахнул Рудольф, — Ты с ума сошел!

Парень взглянул на свой набухающий рукав и медленно перевел взгляд на площадь.

На молчащую толпу.

В воротах стоял король Вальтер. Тот самый, которого сегодня уже посчитали свергнутым.

Сейчас он таким не казался. Высокий, в черной одежде, с развевающимся плащом, король пугал.

— Расступитесь, — голос короля был негромок, но его услышали все.

Толпа зашевелилась и расступилась, образовав проход к дворцу. Короля Вальтера, генерала Неца послушались бы, даже приди он один.

За его спиной стояли монахи и гвардейцы, перезарядившие ружья.

Принц Дитрих отошел в угол балкона. ОН бы с удовольствием убежал, но выход перекрывал незнакомый избитый гвардеец, перевязывающий руку кошмарно сильному крестьянину. Не убежишь…

До Дитриха дошло, что он, кажется, сегодня не станет королем.

— Ну, здравствуй, парень…

Перебинтованный, отмытый и даже немного причесанный Якоб стоял перед сидящем на табурете королем Вальтером. Королю, конечно, место на троне, но трон до сих пор оставался в монастыре.

— Здравствуйте, Ваше величество, — Якоб поклонился. Низко, от души.

В комнате также находился Рудольф, измазанный лекарскими снадобьями, отчего его лицо напоминало затейливо ругательство: там был и желтый и синий и зеленый и красный цвета.

Рядом со своим отцом на таком же табурете сидела Ирма, грустная и расстроенная. В углу сидела, пытаясь прикинуться затейливой статуей, Лотта, впрочем, нисколько не напуганная.

— Как тебя зовут?

— Якоб Миллер, Ваше величество.

— Крестьянин?

— Да, Ваше…

— Прекрати меня титуловать. Я сам — бывший крестьянин.

Якоб поднял глаза.

— Да. Что ты так на меня смотришь? Я этого никогда не скрывал. Откуда ты?

— Из Черного Холма?

Король немного помедлил:

— Из Черного Холма? Ну и как, мельница моего отца еще стоит?

У Ирмы были причины для расстройства. Она поговорила с Якобом, пред тем, как его привели к королю.

— Якоб, — Ирма присела на кресло, рядом с парнем, лежащим на кровати, — Не вставай.

— Последний час я только это и слышу… — проворчал Якоб, — Что привело вас, госпожа…

— Якоб, — Ирма скомкала носовой платок и бросила его на столик, — не называй меня госпожой…

— Почему?

— Якоб, — девушка помедлила, вздохнула, наконец закрыла глаза и произнесла, как будто нырнула в прорубь, — Я люблю тебя.

Наступило молчание. Ирма не выдержала и приоткрыла глаз. Левый.

Якоб смотрел на нее. Внимательно и сочувствующе:

— Вы не любите меня, госпожа Ирма, — подчеркнуто ответил он, — Вам кажется.

— Мне, — обиделась Ирма, — не кажется.

Она подумала, что тут нужно было бы заплакать, но плакать ей не хотелось.

— Кажется. Вы просто раньше не влюблялись, поэтому приняли за любовь какое-то другое чувство.

— Какое другое?! Мы вместе были в дороге, вместе сражались с монстрами и нечистью, мы делили трудности и тяготы, вместе рисковали жизнью. Разве после этого не возникает любовь?

Якоб подумал, что солдаты, сражающиеся бок о бок, с Ирмой бы не согласились.

— Нет, госпожа. Это другое чувство.

— Какое же?

— Дружба. Просто дружба.

Ирма задумалась.

— Пытаетесь представить дружбу с крестьянином? Любовь представлялась легче?

— Дурак… — Ирма почувствовала облегчение.

Она рассмеялась и обняла Якоба:

— Ты самый лучший друг на свете!

И все равно было грустно…

— Вы сын Черного Мельника? — медленно произнес Якоб, — Значит…

— Да, я колдун, — с некоторым вызовом произнес король, — А если ты хочешь спросить про то, правду ли говорят о том, что корону я получил колдовством… Мне уже надоело оправдываться, поэтому я скажу только одно: это неправда. А верить мне или нет — решай сам.

Якоб помолчал.

— Спасибо тебе, — внезапно сказал король, — От меня, за то, что спас мою дочь и от всех тех людей на площади.

— А от них-то за что?

— За что? За то, что мне не пришлось приводить их в чувство самому. У меня было только одно средство, а оно не способствует народной любви, да и кровь с булыжников плохо отмывается… Так что, за все, что ты сделал: за Ирму, за выживших на площади, за помощь мне против заговорщиков… в общем, за все это, я хочу тебя вознаградить.

— Чем? — Якоб не чувствовал ни радости ни желания требовать чего-то особенного.

— Проси, что хочешь. Любое желание для спасителя короны.

Что просить? Деньги? Дворянство? Руку принцессы? Так Ирма еще не принцесса… Да и что ей делать в крестьянском доме, которого у Якоба, кстати, еще и нет.

Якоб поднял глаза:

— Ксенотанское зерно. Два мешка.

Король молча снял корону, достал платок, вытер лоб и надел корону обратно:

— Послушай, Якоб… А ты знаешь, что такого зерна нет?

— Знаю. Вот только один знающий человек сказал, что найти это зерно мне поможет сын старого мельника. Вы сможете.

Король смотрел на Якоба остановившимся взглядом:

— Тысячи колдунов, — сказал он, — тысячи колдунов придумывали, как убить врага на расстоянии, как остановить реку, как стереть в песок гору, как превратить свинец в золото, как достичь бессмертия… И никому даже в голову не приходило вырастить для крестьян волшебное зерно. Слишком просто… Слишком мелко… Слишком неинтересно… Якоб!