Булыга Сергей - Ведьмино отродье

— Сам виноват. Разбаловал! — и приказал задуть огонь и снял очки, и долго так лежал с открытыми глазами, а свет из них шел не в пример обычному чуть видимый, мерцающий, а после и совсем погас — Вай Кау спал…

Вот и сейчас он спит. Ночь. Скрип. Волны толкутся в борт, толкутся. Он, Океан конечно же не спит, он просто затаился, ждет, баюкает, а ты плывешь, плывешь и смотришь — ничего не видно; день, два, и вот уже семь дней прошло — и снова ничего, и дальше будет то же самое, и еще семь, и еще семь, и семью семь, а не пятнадцать; лгал адмирал, пятнадцать — это очень мало, а семью семь… И, может, лишь только тогда ты выйдешь, как всегда, на палубу, прищуришься, хоть ночь будет кругом, и будешь так смотреть, смотреть; нет ничего, нет, нет…

И вдруг над самым горизонтом, там, где обычно…

Нет! То для них, других, — магнитный остров, золото, заклятье, слепота. А для тебя…

И Рыжий расстегнул лантер, достал монету…

Было темно и ничего не разобрать, а можно только ощущать подушечками пальцев — вот глаз, он неподвижен, и обращен он, как всегда, на юг. И ветер ровный и попутный, «Тальфар» идет уверенно — за день по тридцать, сорок лиг, — и никого вокруг, один лишь Океан со всех сторон…

А Южный Континент все ближе, ближе! И в этом вы не сомневаетесь с той, самой первой ночи на борту. Тогда, как и сейчас, «Тальфар» лег в дрейф, на баке завалились спать… А вы сидели за столом, склонясь над ложной картой. Вай Кау, тяжело сопя, вертел монету так и сяк, да только зря он старался монета молчала. Тогда он попросил «еще раз почудить», и ты опять показывал, как оживает глаз, и адмирал сверял монету с компасом, и оба показания сходились. А после, подойдя к иллюминатору, вы их — и компас, и монету сверяли с Неподвижной Звездой — и снова все было точно. А выходить на палубу, чтобы проверить все как следует, Вай Кау запретил — другим об этом знать нельзя, им карты хватит. Карты! И смеялся.

И так с той ночи все и повелось — «Тальфар» спешил на юг, только на юг при ровном и попутном ветре день, два, четыре, семь, на все вопросы баковых вы отвечали четко, кратко, ясно: да, несомненно, да, конечно, да, вот сам посмотри, убедись, вот она, карта, вот наш курс, а как ты еще думал, все точно! А вечерами, запершись у себя в каюте, вы тщательно сверяли лаговые записи и отмечали ветры и течения, прокладывали курс… а после адмирал вводил поправку в вычислениях, ибо зачем их — тех, других — пугать, зачем им знать, как далеко уже ушли? И вместо сорока записывалось двадцать, а вместо тридцати пятнадцать лиг… А утром, приосанившись, Вай Кау выходил к грот-мачте и оглашал координаты, курс, а экипаж, еще сидевший у котлов с чадящим варевом, внимательно выслушивал его. И верил ему. Или, может, не верил, но разве так, на слух, чего поймешь, чтоб после с толком возразить? Вот и кивали они, и не спорили, хватали, обжигаясь, варево — бобовый суп, круто заправленный обманкой с солониной. А после: «К банкам! Порс!» — и вновь они весь день гребли, а вечером ложились в дрейф, и вновь — бобовый суп, шабаш, огня не разводить, скрип переборок, палубы…

А ты, накинув черный плащ просмоленной акульей шкуры, неслышно выходил на ют и замирал, смотрел на Гелту, Эрнь, на Восходящий Дым, Забытую Свечу… А если небо было чистое, тогда на юге уже можно было рассмотреть и новые, пока еще нечетко различимые созвездия. Им и имен-то еще не было придумано, но ты, однако, узнавал и их, ибо о них было указано в тех засекреченных отчетах… Но все это было, конечно, не то, совсем не то, ведь той — единственной — звезды, которая живет над Океаном, на южном небосклоне пока не было. А может быть, ее и вовсе нет, может, все это выдумки для легковерных простаков. Р-ра, несомненно! Это выдумки! Забудь о них! Флаг-штурман, делай свое дело! И он делал его: ночь, две, четыре, шесть ночей подряд он выходил на палубу и расчехлял квадрант, настраивал его и, повернувшись к северу, брал высоту стояния Неподвижной Звезды. Сперва та высота была в пятнадцать градусов, потом в четырнадцать, потом в тринадцать… Значит, еще через семь-восемь дней такого курса они достигнут широты экватора, и тогда Неподвижная Звезда окончательно уйдет за горизонт, ее уже больше не будет видно. Конечно, и тогда, на широте экватора, и даже южнее, в небе останется немало хорошо знакомых нам звезд, но все они, увы, подвижны, в течение ночи они проходят по небосводу длинный путь, и поэтому по ним никак нельзя определять направление сторон света. Неподвижно, всегда на одном месте, точно на севере, в небе стоит только одна Неподвижная Звезда, но мы уходим от нее все дальше, дальше, она опускается над горизонтом все ниже, ниже… И поэтому, начиная от экватора, направление сторон света можно будет определять только по компасу. А если компас вдруг откажет? Вот именно поэтому, боясь потерять из виду Неподвижную Звезду, весьма и весьма немногие решаются пересекать экватор. А если говорить и вовсе откровенно, то далее на юг идут только лишь те, кто твердо верит в то, что там им непременно встретится магнитный остров, сложенный из золота. На этот остров, мол, ниже экватора сами собой укажут наши компасы… Но разве может быть магнитным остров, сложенный из золота? Магнитным может быть только железо, но никак не золото. А золото…

Что золото?! Дело совсем не в золоте. И ты, закрыв глаза, стоял на палубе; смотреть на небо тебе больше уже не хотелось, но и в каюту возвращаться — тоже. Но все-таки вернулся, лег. Думал, заснешь. Так нет! Лежал, ворочался, тяжко вздыхал и думал, что вот, мол, и прошли они, семь этих дней и шесть ночей, и наступила ночь седьмая — и тоже ничего не изменила; ты выходил, смотрел, но снова ничего не высмотрел, вернулся и снова лежишь, да нет, уже вскочил, сидишь пень пнем на гамаке, стопы свесил, тьма непроглядная кругом…

И вдруг словно огнем тебе в глаза! Р-ра! Р-ра! Вот ты ворчишь, скрипишь себе под нос — ты сомневаешься. А что, скажи, ты сжимаешь в горсти? Монету. Золотую! Да, вот и весь тебе ответ — она же ведь из золота, но в то же время магнитная. Так что же тогда получается? Что эта сказка для других, для черной кости, скотов, косарей — суть истинная правда?! Да если это так… Ого! Ого! И Рыжий еще крепче сжал монету…

И вдруг почувствовал…

Глаз на монете шелохнулся! Потом еще, еще… и сдвинулся, ушел на четверть к западу. Не может того быть! Рыжий поспешно разжал лапу и повертел ее и так, и сяк…

Нет, тьма в каюте, ничего не видно. Тогда он спрыгнул с гамака, прошел к столу, зажег фонарь, поднес монету к компасу…

Да, отклонение весьма заметное — на четверть к западу, никак не меньше. Ночь, тьма кругом. Волны толкутся в борт, толкутся, корабль весь скрипит — от киля и до клотика. А Океан совершенно спокоен. Так и в Лесу грозы еще не видно, а скрип уже стоит, и ветер рвет листву, и Хват уже кричит: «Сынок, домой!» Только какое там, он разве тебя дозовется?! Ты еще мал, ты глуп, и тебе кажется, что, может, погремит да и уйдет, ну, рядом пронесет и там пожжет, а нас не тронет. Это потом уже, когда ты, повзрослев, начнешь соображать…