Александр Лайк - Закат империй

Он подошел к краю площадки и небрежно бросил сердце в пылающие на жертвеннике угли. Потом сильным ударом ноги опрокинул жертвенник.

— Боги не терпят падали, — жестко сказал он. Вернулся к центру алтаря, где лежало тело Вотчеза, и еще раз опустил пальцы в кровавое месиво спины. Потом поднес руку к губам.

— А кровь соленая, как всегда, — сказал он тихо. — Соленая, как море. Как слезы. Как пот. Все, что дает нам жизнь. Кровь соленая, как ветер Рассвета.

Воин встал.

— Ты свершил справедливость?

— Я сделал то, что считал правильным, — все так же тихо сказал рыцарь, поднял генеральскую накидку и вытер ей руки.

Коборник вдруг быстро направился к выходу и покинул шатер. Все молчали. Рыцарь подошел к столу, взял кувшин с остатками вина и отхлебнул. Потом вытер клинок скатертью и вложил его в ножны.

Голос глашатая прозвучал в абсолютной тишине. Голос дрожал и срывался.

— Генерал Мугор Вотчез пал в бою с рыцарем Соном Делимом!

И на этот раз даже криков не было. Только слитный вздох десятков тысяч людей, прошумевший глухо, как недалекое море. Вздох, который забыли выдохнуть.

Воин снова взошел на алтарь. Тело Мугора Вотчеза до сих пор лежало на холодном камне, и никто не торопился его убрать. Казалось, что у рыцарей Ордена тоже отобрали сердце, яйца и дыхание. Они беззвучно жались к стенкам шатра, как испуганные дети.

Скредимош вдруг со всей силы стукнул кулаком о стол.

— Сволочи! — закричал он надтреснутым голосом. — Сволочи! Закат ведь на носу! Завтра в путь… и все ведь было хорошо!.. Нет, изгадили, сломали, испортили — и счастливы! Все сволочи! И я тоже!..

Он снова уронил голову на руки и тоскливо, неумело заплакал.

Воин поднял руку в жесте, которым обычно призывают к молчанию. Но все и так молчали.

— Вы потеряли вкус к победе, — сказал он негромко, но так, что услышали все. — Вы променяли его на жалкую подделку, на красивую, но убогую игру в героев. Вы пытались найти игру, в которой не бывает поражений. Но вы проиграли. И теперь у вас на губах навек останется вкус падали, потому что вы играли в убийство, когда со смертью играли другие. Вы не нужны мне.

В его словах была такая сила, что каждая фраза словно вынимала из рыцарей Ордена остатки истерзанной в клочья души.

— Я отрекаюсь от вас. Отныне и до конца света. Идите, добывайте себе победу сами — если сумеете. Может быть, тогда…

Воин замолк. Никто не шелохнулся. А рядом с воином встал рыцарь и заговорил, звонко и четко. Его светлые, чуть волнистые волосы были влажными от пота и липли к вискам. И благородный правильный профиль казался отчеканенным на медали.

— Вы потеряли стремление к справедливости. Вы променяли его на самоубийственную игрушку, заманчивую, но бездушную иллюзию правосудия. Вы пытались родить истину, которая не сможет стать фальшивой. Но вы изолгались. И теперь вовек не быть вам праведными, потому что вы были палачами, когда другие умирали за право прощать. Вы не нужны мне.

Кто-то из младших рыцарей в дальнем углу шатра приглушенно застонал, не в силах сдержаться.

— Я отрекаюсь от вас. Отныне и до конца света. Идите, ищите справедливость, убитую по вашему приговору. Если найдете — тогда…

И снова воин:

— Я, Ренер Тайсс, отказываюсь быть рыцарем Ордена, хоть и завоевал это право. Я не хочу быть рядом с вами.

И рыцарь:

— Я, Сон Делим, не желаю занять место генерала, пусть и принадлежащее мне по праву. Я не хочу быть рядом с вами.

Почти одновременно оба повернулись и вышли из шатра. И никто не посмел даже обратиться к ним.

А на выходе стояли трое. Немного пришедший в себя, но все еще сильно нетрезвый Коборник, седоусый офицер в форме наемной гвардии факелоносцев и костлявый жрец храма Эдели. Офицер повернулся к воину и отдал салют.

— Разрешите доложить, командир — я под свою ответственность пригласил вашего проводника обождать здесь. В толпе сейчас смутно, не поймешь, что и творится. И что у них через минуту затеется — тоже не смекнуть.

— Ты ошибся, — сказал воин. — За генеральский венец сражался не я. Да и мой друг от него отказался.

— А я и не генералу докладываю, — спокойно сказал офицер. — Что прикажете, командир?

Воин оглянулся.

— Да вроде ничего, — сказал он. — Разве что пожар пора тушить. Твои угли, Сон, еще и шатер подожгли.

Над шатром и впрямь поднималась пока еще тонкая струйка едкого черного дыма.

— Не думаю, что этому сооружению нужны пожарные, — сказал рыцарь. Какой смысл спасать дерево и ткань?

— А людей? — тревожно спросил Коборник.

Рыцарь поднял одну бровь и склонил голову набок.

— Проклятых и отверженных? Сами выберутся. Не стоит думать о сегодняшнем вечере, командор. Думайте о завтрашнем дне.

— Господи всевышний! — ударил себя в лоб Коборник. — Поход! Как же теперь поход?

Воин всмотрелся в его лицо и неожиданно улыбнулся.

— Можете взять себе старое знамя, — сказал он.

— Это справедливо, — согласился рыцарь и повернулся к жрецу. — Вы не скучали, святой отец?

— Я не привык скучать, повелитель моей души, — честно сказал жрец. Я молился и размышлял.

— Тогда в путь, — сказал воин. — Мы и так здесь задержались.

— Знамя, — озабоченно сказал Коборник, поворачиваясь к офицеру. Гирден, знамя у тебя?

— У помоста, — сказал факелоносец. — Но охраняют мои разгильдяи.

— Надо бы перенести в безопасное место, — сказал Коборник. — Если повелитель позво… вот те раз!

За его спиной было пусто. И на сто шагов во все стороны не было ни души, кроме молча ухмыляющегося Гирдена.

— Ты видел?.. — начал было Коборник и осекся.

— Конечно, нет, — сказал офицер.

8

Праздник Веллефайн завладел миром.

Перед полуднем солнце, наконец, догнало луну, и в какое-то мгновение они едва не соприкоснулись краями. А в следующий миг светила уже расходились снова, только теперь отставала луна. И это означало, что в мир пришел светлый праздник Веллефайн. А еще — что месяц саир закончился и начался месяц азирим. Последний месяц весны.

Обычно в это время люди начинали готовиться к ночи. Сладкой ночи колдовства и любви, когда почти не остается преград для желания. Ночи, открывающей вереницу из четырнадцати шальных дней, до самого полнолуния, когда Повелитель Пределов после буйного пира вновь закроет границы между пространствами и эпохами. Обычно это было временем великого единства, когда не то что люди — целые миры спокойно двигались бок о бок, степенно беседуя о вечности и раскрывая друг другу мечты.

Но на этот раз единства в мире не было.