Вера Камша - Синий взгляд смерти

— Опомнись! — Желтая фигура заслоняет темную. — С тебя сняли цепь, но не долг. Вспомни тех, кого ты знала и кто не делал тебе зла! Их именем и во имя их пройди по своим следам! Найди первородного Робера и скажи ему, пусть уведет тех, кто готов уйти.

— Цена Зверю — жизнь. — Вновь черное впереди, так почему она вспоминает золото роз? — А смерть — цена зову...

— Народ мой не пошел за мной, я оставался с ним до конца... Меня нет, ты есть. Уведи того, кто был другом, уведи тех, кто еще чист... Я не смог, а огонь опоздал; поспеши же, пока не пришли луны.

— Запомни...

Мэллит запоминала, а виски ломило от боли, и ночь пахла дымом и кровью. Ноги стыли и дрожали, то замирало, то принималось лихорадочно стучать сердце... «Теперь все будет хорошо... Хорошо для всех! — обещал Удо. — Или я, или ты... Иначе нельзя!» «Эх ты, Эжени...» — улыбался воин, отдавая спасительную звезду. Он ничего не знал и понял все... Теперь и он, и первородный Робер в городе, куда идет беда, но мироздание — еще не мир, а предсказание — не судьба!

— Я все сделаю, — прошептала Мэллит, но кто расслышал слово ее, кроме ночи? Пришедший из дождя и вышедший из пламени ушли своими дорогами. Гнула отяжелевшие ветви яблоня, и травы вновь пахли травами. Ни следов, ни свидетелей, названный Ротгером далеко, а ждать нельзя. Нельзя! Гоганни торопливо провела пальцем по шраму. Крови не было, а вот платье она порвала... Ей подарят новое и велят успокоиться, а в не знающий своей беды город придет луна. За виновными и за безвинными... Бессилие громоздило серый лед, а решимость высыхала лужицей на солнцепеке, потому Мэллит и вбежала в спальню роскошной среди ночи. Утром ей просто недостанет сил объяснить.

— Брысь, — пробормотала спящая, услышав шорох, но не прерывая сон, — бры... А... Курт, не сейчас...

— Блистательная... — Гоганни тронула мерно вздымавшийся холм, как мягко стало пальцам. — Госпожа... баронесса!

— Ну какой же ты... Ну...

— Госпожа Юлиана!

— Что?.. А?! — Груда тканей завозилась и раскрылась, словно отошел от кочана внешний лист. Роскошная села на постели и, не открывая глаз, высекла огонь. — Ох... я кричала, да? А я подумала... мне тут... Что с тобой?!

— Я... Я видела в саду двоих. Я их помню. Они меня ждали...Они хотели...

— Сон, — улыбнулась женщина. — Иногда сны бывают такие... странные, а в девичестве мы пугливые. От незнания. Представь себе, Курт...

— Нареч... Сударыня, прошу меня... Сын вашей сестры рассказал про меня не все! Старый герцог с цепью на груди велел молчать, но теперь нельзя...

Роскошная слушала, глубоко дыша и не прерывая. Мэллит сбивалась и выправлялась, объясняя про Повелевающего Волнами, заступившего дорогу мертвому, про нареченного Робером и солдата, чье имя ничтожная забыла...

— Он отдал мне вот это. — Семилучевая звездочка легла в ладонь. — Знал, что я бегу, что я — женщина, и отдал, а ведь для вас душа ценнее жизни... Теперь этот солдат там... в Олларии. И никому нельзя выходить, я слышала!

— Там много кто! — Роскошная встала и начала одеваться — без спешки, но быстро и ловко. — Те, кто к тебе приходил, не забыли себя. Такое редко, но бывает. Знать бы, сколько они бродили под стенами, — в Хексберг нет дороги ни варитам, ни выходцам. Вот ведь, пятнадцать раз польза, шестнадцатый — вред! Чего глазами хлопаешь? А ну брысь собираться. Едем!

— К блиста... К герцогу-регенту?

— К Курту, и немедленно!

Глава 3

Северо-восточная Гайифа. Кипара

400 год К.С. 8-й день Летних Волн

1

Козел был прелестен, но безымянен. И вовсе не потому, что, потеряв любимого хозяина, согласно завету Бакры, утратил и данное тем имя, просто к скотине ничего не липло. Такое случается: у батюшки был повар, само собой, отличнейший, которого, без сомнения, как-то звали, но никто этого имени не знал — жена и та величала беднягу то муженьком, то старым дуралеем. Так и с доставшимся Марселю скакуном. Виконт пытался бороться с судьбой, нарекая гордого рогача то Астром, то Анаксом, то, с учетом театра военных действий, Арсаком, куда там... Тварь упорно оставалась Скотиной и Козлом. Через месяц смирились оба. Валме — с волей Бакры, лишившего свое дитя имени, дитя Бакры — с косоруким наездником; впрочем, косорукость потихоньку отступала.

Взяв неделю назад под бдительным оком Коннерова братца дюжину хитрых препятствий и взлетев по каменистому склону к потягивающему касеру наставнику, Марсель понял, что к бою готов, то есть готов, но не совсем. Безымянный козел не способствует прославлению талигойского флага, и виконт лично раскрасил могучие рога черным и белым. Вышло верноподданно, но скучно и как-то убого. Мог бы выручить алый, но использовать цвет покойной королевы было бы бестактно по отношению к Рокэ, и Марсель обратился к собственному родовому наследию. Рога стали бело-черно-зелеными, а сбрую украсили зелено-черные банты. Это уже было не стыдно показать и друзьям, и врагам. Виконт ждал битвы, грыз знаменитые кипарские грушеяблоки, кои автор трактата об изысканной и здоровой пище предписывал кушать только что сорванными, угощал Скотину и любовался пейзажами.

Будь северо-восточная Гайифа поровнее, убери Леворукий или тот же Бакра излишек горок, холмов и холмиков, вышло бы очень похоже на Дорак с его вишневыми садами. Сады имелись и здесь, и какие! Разлапистые тщательно побеленные деревья гнулись от чудовищного урожая, ранние сорта уже вовсю осыпались, изрядно возбуждая бакранских скакунов. Козлов тянуло к изысканным фруктам не меньше, чем их наездников — к воинским радостям, но имперцы сопротивляться не спешили, разве что младший Шеманталь нарвался на необычно упорных таможенников. Отряду Коннера, с которым шли Марсель и Рокэ, не досталось и этого. Адуаны и бакраны добрались до столицы провинции беспрепятственно, но Кипара, по словам разведчиков, готовилась к защите. Это было поводом, и Марсель, скормив навязчиво мекающему Скотине парочку грушеяблок, под одобрительное адуанское хмыканье браво взлетел в седло.

— Я — к маршалу, — объявил он и поправил нарожный бант. Скотина счел это намеком и принял с места душевытрясательным галопчиком; впрочем, Валме и сам собирался подскакать к Рокэ во весь опор. Виконт успешно осадил разогнавшегося скакуна на пологом холме, с которого открывался прелестнейший вид, и спрыгнул наземь, бросив поводья расплывшемуся в счастливой улыбке бакрану. Кажется, из свиты его высочества Бархи.

— К господину регенту Талига.

Господин регент поднял бровь, торчавший рядом Коннер — большой палец. Славный все-таки человек, и Котика подарил.

— Мы готовы идти в бой, — отрапортовал виконт, — во славу Талига и великой Бакрии. Когда?