Фрэнк Герберт - Дюна. Первая трилогия

— Понимаю, милорд…

Раббан повел глазами по сторонам.

— Что-то еще неясно, племянник?

— Только одно, дядя: что сделать с планетологом, Кинесом?

— Ах да, Кинес.

— Ведь он — человек Императора, милорд, И имеет право поступать как сочтет необходимым и полную свободу перемещения. И к тому же он очень близок с фрименами… даже женат на фрименке.

— Кинес умрет до наступления завтрашней ночи.

— Опасное дело, милорд, — убивать слугу Императора.

— А как, по-твоему, удалось мне так быстро добиться всего, чего я добился? — Барон говорил тихо, но в его голосе ясно слышались не произнесенные вслух ругательства. — Кстати, нечего бояться, что Кинес покинет Арракис. Ты забыл — он же привык к Пряности.

— Да, правда…

— Кто знает — будет молчать, чтобы не лишиться Пряности, — сказал, барон. — Кинес — умный человек и много знает…

— Я забыл, — кивнул Раббан.

Некоторое время они молча смотрели друг на друга. Наконец барон снова заговорил:

— Кстати. В первую очередь займешься возобновлением моих собственных запасов Пряности. Личный запас у меня неплох, но тот рейд герцогских сорвиголов — самоубийственный, надо сказать, рейд — лишил меня почти всей Пряности, предназначенной на продажу.

— Слушаюсь, милорд, — кивнул Раббан. Барон улыбнулся.

— Завтра прямо утром соберешь всех, кто там еще остался от администрации, и объявишь им: «Наш Великий Падишах-Император повелел мне вступить во владение этой планетой и тем прекратить раздоры».

— Понял, милорд.

— Вот теперь я вижу, что ты действительно понял все, что требовалось. А сейчас оставь меня — я не выспался.

Барон отключил пентащит двери и проводил племянника взглядом. «Да, мозги как у танка, — думал барон, — мышцы вместо мозгов. Когда он закончит разбираться с Арракисом, планета превратится в кровавую кашу. И вот тогда-то я и пошлю моего Фейд-Рауту, чтобы он освободил народ от бремени, — и народ будет ликованием встречать своего избавителя. Фейд-Раута любимый, Фейд-Раута благословенный, в сострадании народу избавивший его от Зверя. Фейд-Раута, за которым пойдут — даже на смерть. А мальчик к этому времени научится искусству подавлять без вредных для себя последствий… Да, я уверен — нам нужен именно он. Он научится. И… какое прелестное тело. Да. Прелестный мальчик».

~ ~ ~

В пятнадцать лет он уже научился молчанию.

…Борясь с рычагами орнитоптера, Пауль осознал вдруг, что его разум перебирает сплетенные вокруг машины силы урагана и, много эффективнее разума ментата, просчитывает необходимые действия на основе раздробленной на мельчайшие частицы информации. Он чувствовал пылевые фронты, движения воздушных масс, турбулентности, смерчевые потоки…

Коробка кабины была освещена изнутри лишь зеленой люминесценцией циферблатов. Поток бурой пыли снаружи казался бесформенным — но его внутренняя сущность начала уже проглядывать сквозь струящуюся завесу.

Надо найти подходящий вихрь.

Пауль уже давно заметил, что буря начала понемногу стихать — но она все еще бросала и вертела легкую машину. Пауль дожидался нужного вихря.

И он пришел. Сначала это был вихревой вал, накативший и сотрясший топтер. Все в машине задребезжало.

Подавив страх, Пауль круто развернул ее влево, положив на крыло.

Джессика заметила этот маневр только по глобусу авиагоризонта.

— Пауль! — закричала она.

Вихрь мотал машину, пытался скрутить ее, поворачивал и тащил. Вдруг он подбросил топтер, точно гейзер, ударивший в дно, подбросил и поднял высоко вверх. Топтер завертелся — крылатая мошка в винтящемся пыльном столбе под лучами Второй луны.

Пауль взглянул вниз и увидел этот столб пыльного горячего воздуха, извергнувший их. Увидел затухающую бурю — пыльная река, серебрящаяся в лунном свете, текла умирать в глубь Пустыни. Она уменьшалась — топтер продолжал подниматься с восходящим потоком.

— Вырвались, — выдохнула Джессика.

Пауль вывел машину из потока и начал снижение, оглядывая ночное небо.

— От них мы ушли, — прокомментировал он. Джессика чувствовала, как бешено стучит ее сердце, и заставила себя успокоиться, глядя вслед уходящей буре. Ее чувство времени говорило, что они мчались в сердце сплетения элементарных сил, почти четыре часа — но часть ее сознания уверяла, что они провели в объятиях бури целую жизнь. Джессика чувствовала себя рожденной заново.

«Как в литании, — подумала она. — Мы встретили бурю лицом к лицу и не сопротивлялись ей. Буря прошла сквозь нас и вокруг нас. Она ушла — а мы остались».

— Не нравится мне, как крылья шумят, — сказал Пауль. — У нас явно повреждения.

Через рукоятки управления он ощущал, как скрежещут истерзанные крылья. Да, от бури они вырвались — но способность предвидения еще не вернулась к нему. Перед ним по-прежнему была тьма. И все же они спаслись, и Пауль чувствовал, как дрожит в преддверии откровения…

Да, он действительно дрожал.

Ощущение было магнетическим. Пугающим. Вдруг он обнаружил, что все время думает о том, что вызвало к жизни это необычное предзнание, эту дрожь сверхвосприятия… Отчасти причиной было большое количество Пряности в арракийской пище. Но ему казалось, что не менее важна и литания — словно ее слова обладали собственной силой.

…Я не боюсь, я не буду бояться…

Причина и следствие: он выжил вопреки обрушившимся на них враждебным силам — и он чувствовал теперь, что стоит на грани того необычного восприятия… которого не было бы без магии литании.

В его голове зазвучали строки Экуменической Библии: Каких чувств не хватает нам, чтобы воспринимать окружающий нас иной мир?..

— Со всех сторон скалы, — сказала Джессика. Пауль не отвечал — посадка требовала внимания. Он потряс головой, чтобы прийти в себя. Он взглянул, куда указывала мать: впереди и справа из песка поднимались черные камни. Ветерок щекотал его лодыжки и крутил по кабине пыль — значит, где-то дырка, на память от бури…

— Лучше садись на песок, — посоветовала Джессика. — Крылья могут отказать при торможении…

Он кивком показал вперед, где лунный свет омывал побитые песком скалы:

— Сажусь вон у тех скал. Проверь пристежные ремни… Она автоматически повиновалась. «У нас есть вода и дистикомбы, — думала она, — если сумеем найти в Пустыне пищу, продержимся довольно долго. Живут же тут фримены — что могут они, как-нибудь сможем и мы…»