Вероника Горбачева - Сороковник. Части 1-4

Да что ж так всех интересует сегодня моя грудь, и, главное, левая! Последний раз терплю, ей-богу!

Он, как и Мага, общается с тем, кто у меня внутри.

«Не бойся», угадываю по губам. «Она хорошая, не обидит. Не бойся, живи здесь, сколько хочешь…»

Что?

Это он о чём? Это кому? Впрочем, последнее и так понятно, а вот что это он моим драгоценным сердцем так распоряжается?

Он помавает пальцем, и снова у меня под рёбрами толкается мнимое дитя. Татуировка, вспучившись, обретает объём, наливается красками и ныряет в горсть оборотника, наподдав напоследок коготками задних лапок. Ещё парочки шрамов мне не хватало на добрую долгую память…

— Ваня, не ругайся, — говорит Аркадий без зазрения совести. — Я ей разрешил остаться, твоей гостье. Она ведь недавно чуть не умерла, ты учитывай, напугана была, когда её передавали, не соображала, что к чему, вот и нырнула поглубже.

Он опускает на стол лазоревого хамелеона размером не больше чайной ложки; тот сразу же отыскивает сахарницу и пытается в неё забраться. Точно помню, что на меня прыгала ящерка, откуда же взялось вот это чудо? Аркадий капает в блюдце остывший чай, пристраивает рядом кусочек сахара. Малыш жадно припадает к блюдцу и внезапно меняет цвет: верхняя половина становится в тон посуде, нижняя — под дубовую столешницу.

— Прикинь, сладкое любит, — умиляется Аркадий.

Я тут трясусь за себя, драгоценную, а он над питомцем воркует. Значит, всё не так уж страшно?

— Вообще-то, его кормить не надо, — продолжает, — такие ящерки хозяйскими эмоциями сыты. Сахарок — это так, лакомство после работы. А теперь представь, насколько изголодалась его родственница, между прочим — совсем кроха, ведь ей от Галы вместо еды, считай, кости доставались. Ожидание смерти — это, брат, страшная штука. Любого в дугу скрутит, и человека, и того, кто при нём.

— Ну… понимаю, — нехотя соглашаюсь я. — Так она совсем маленькая? Нет, я не о размере, о возрасте.

— Считай, зелень ещё. Они лет по сто живут, а этой и пяти нет. Должно быть, Гала у неё первая хозяйка… была.

Я несколько смягчаюсь.

— Но внутрь зачем лезть? — говорю. — Пожила бы на руке, как у Галы, я не против, красиво даже.

— У хороших людей в сердце любви много, чистой, бескорыстной. Особенно у женщин. Особенно у матерей. Это для неё — что пыльца для изголодавшейся пчелы. Зимнюю пчелу видела? В улье намёрзлась, засиделась, жила впроголодь, и вдруг — солнце, тепло, луг цветущий, от одних запахов с ума сойдёшь… вот таково ей сейчас. Когда перепугалась, она от страха сама шарахнулась, да случайно кровоток перекрыла, до приступа тебя довела. Но не хотела ведь! А Мага не дурак, правильный вывод сделал: тебя сейчас лучше не волновать. Случись что с тобой — Галиной ящерке не выжить, уж извини за прямоту. Потому он и оставил тебя в покое.

Хамелеон отпадает от блюдца, озирается и только сейчас замечает сахарок. И немедленно его заграбастывает. Но кусок неправильной формы и то и дело выскальзывает, тогда зверёк шлёпается на хвост и перетекает в беличью форму. Грызёт сахар, как орешек.

— Полиморф, как и я. В несколько обликов может перекидываться. — Аркадий откровенно любуется питомцем. — Видишь — мой Кешка объёмный, а вот Галин питомец совсем плоский стал. Высох, как хозяйка.

Он предлагает бельчонку ещё, ласково трогает кисточки на ушах.

— Ты уж дай своему время. Увидишь, недели не пройдёт, как сам высунется.

Я не столь радужно настроена. Неделю? Мало мне предстоящего квеста, так придётся идти с тикающей бомбой внутри? И позволят ли мне уехать вообще?

— А Мага даст мне эту неделю дожить спокойно? У него ведь свой интерес. Для чего ему эта… ящерка, питомец, или как его правильно назвать?

Аркаша задумывается.

— Если только это не просто ведовская ящерка… Понимаешь, Ваня, я ведь её только по привычке Даром назвал. У ведунов это вроде персонифицированного сгустка силы: нам нужны не кольца, не браслеты или камни там разные, как у магов других категорий, а живой фамильяр — носитель резервного запаса. Такие ящерки в особых питомниках выращиваются, и, ты уж извини, я тебе о них ничего не расскажу, не имею права. Но вручаются владельцу только при появлении настоящего Дара и помогают потом в его раскрытии. Бывают среди них некие уникумы, отличные от других. Говорят… — Аркадий вдруг умолкает. На мой вопросительный взгляд пожимает плечами. — Может, твоя малышка как раз из таких. Мага на рядовой экземпляр не позарился бы.

А ведь он что-то утаивает, оборотник. Неужели в этом мире тоже какой-то режим секретности существует? Или определённый уровень доступа, а я, как новичок, его ещё не заработала? Не в первый раз я натыкаюсь на чужие секреты: то сэр Майкл вызывает Васюту на тайные переговоры, то этот друид со своей ненаглядной начинает недомолвками изъяснятся, то Васюта с Галой… И вдруг меня осеняет.

— Вы все! — негодую. — Получается, все знали, что она умирает? И Васюта был в вашей компании? Это ж к ней он заезжал… проститься, да?

У меня словно пелена спадает с глаз. И многое становится понятным: и почему Васюта спрашивал у Галы, сколько дней осталось — не обо мне он, оказывается, говорил! — и загадочное недомогание паладина — видимо, пытался он её поддержать, сколько мог, да только силы впустую потратил… И депрессняк этот её надуманный, потому что не хотела она никого рядом видеть, а самое главное — жить не хотела. Иначе, как утопающий за соломинку, ухватилась бы за Королевский Рубин, не упустила бы, а Геля — что ж, девочке и паладин помог бы, не так ли? Вот только Гала всё решила по-своему.

— Знали, — повторяю с упрёком.

— Думаешь, легко было молчать? — огрызается оборотник. — Она сама нас…

— Вас? — перебиваю.

— Мы — команда, Ваня. Во всяком случае — несколько раз ходили в квесты вместе. А это, знаешь ли, связывает. Вот полгода тому назад собрала — и заявила: дескать, скоро умру и помочь мне ничем нельзя, поздно уже. Как в лоб шарахнула. Прошу, говорит, на меня ни времени, ни сил не тратить, не приму ничего. Хочу со всеми друзьями проститься по-человечески, пока в своём уме и на своих ногах, а дальше — сколько протяну. Можешь понять?

Я отвожу глаза.

И ясно вспоминаю тот день, когда отец подписал отказную. Сказал: что с операцией, что без неё — разница невелика, так пусть хоть силы останутся дожить и уйти достойно, как мужчина, и в своём доме, а не в хосписе.

— Могу понять. Ещё как могу, Аркаша.

Тут и сказать больше нечего. Ушли они достойно. Мужественно.

— А мы вот не успели к ней, — внезапно добавляет оборотник. — Я вот думаю — может, к лучшему? Она такая, Гала: терпеть не могла, чтобы её кто-то в непрезентабельном виде лицезрел, а тут, сама понимаешь… Умирание — это тяжело и некрасиво, вот она мужчин-то от себя и отогнала. Вот в этом — она вся…