Виталий Каплан - Чужеземец

Хаонари не стал допытываться о деталях, об устройстве корабля, о том, в каком порту тот причалил, сколько лун был в пути. Вместо этого выпалил самое главное, что, видимо, волновало его более всего остального:

— Скажи, господин Алан, ты вот говорил, что Истинный Бог возлюбил род людской. А как Он к нам, к рабам относится? Когда Его царствие на земле наступит, мы по-прежнему будем принадлежать нашим господам?

Вид у него был как у ребёнка, который, затаив дыхание, ждёт: купят ли ему вожделенный пломбир или затянут скучную песню о гландах, бронхите и поведении.

— Бог любит всех, — твёрдо сказал Алан. — И нет для Него никаких различий, свободный ли ты человек, раб ли, молод или стар, мужчина или женщина, подданный Высокого Дома или степной варвар. Всех Он любит и не делает между нами тех различий, по каким мы сами себя считаем выше или ниже. Для Бога все мы равны.

Вот у тебя пальцы на руке. Мизинец — он не такой, как указательный, он послабее, да? Но какой из них ни отрежь — болеть будет одинаково. Раб точно так же может соединиться с Господом, как и свободный — если того захочет, если пойдёт путём спасения. И получит высшую свободу, потому что Истина делает человека свободным.

— Да… — мечтательно протянул Хаонари. — В голове не умещается. А скажи, вот в этой твоей стране Терре, откуда ты родом, там рабы есть?

— Нет у нас рабов, все свободны, — признался Алан. — И давно уже, более чем дюжину дюжин лет.

— А до того?

Ну и как ему в двух словах курс мировой истории прочесть?

— Раньше, как и у вас, были и господа, были и рабы, — признал Алан. — Но потом много чего у нас случилось… Не в этом суть. Ты вот что пойми: если веришь Богу Единому, Который любит нас всех, то как же можно владеть, будто вещью, живым человеком, которого возлюбил Сам Создатель мира? Нехорошо это, не вяжется это ни с верой, ни с любовью, ни с надеждой воскреснуть в вечной радости.

— И что? — хмыкнул Хаонари. — Чего ж тут не понять?

— А то, что и у нас это многие люди благородного звания поняли, начали стыдиться рабства. Может, поэтому и жизнь наша стала меняться. По-разному, конечно. В чём-то к лучшему, в чём-то наоборот… В общем, теперь на Терре рабов нет, по закону у всех одинаковые права. Только ты не воображай, будто у нас одно сплошное счастье. Всяких бед хватает. Есть богатые и бедные, есть добрые и есть жестокие… есть здоровые и больные… и властители наши бывают несправедливы и глупы… Трудно даже сказать, лучше стало или хуже… Но вот так, чтобы кто-то кому-то как вещь принадлежал — такого больше нет…

Взгляд Хаонари сделался вдруг цепким. Сейчас он напоминал уже не мальчонку, мечтающего о мороженом, а карточного игрока, для которого на этом ходу решится многое.

— Почему же, коли рабство неугодно Истинному Богу, Он его терпит? — глухо выговорил Хаонари. — Почему не прекратит Своей силой? Сам же учишь, будто всемогущ Он. Даже Хозяин Молний, хоть и слабоват в сравнении с Истинным Богом, а может каждого хозяина огнём небесным шарахнуть.

В глазах его появилось мечтательное выражение. Сразу вспомнилась старая и мудрая книга. «Нет, — сказал Румата, — я не дам вам молний…» — Не всё так просто и быстро, Хаонари, — терпеливо начал Алан. — Господь уважает нашу свободу и потому не может насильно избавить нас от нашего же зла. Мы должны преодолеть его сами, и это долгий путь. В нашей земле великая дюжина лет прошла, прежде чем верующие в Истинного Бога поняли: рабства быть не должно. Господь не учил воевать с рабовладельцами. Напротив, Он устами вестника Своего сказал, что рабы, которые уверовали, должны оставаться в том же звании, в каком были избраны. И не надо им стремиться всеми правдами и неправдами избавляться от своих ошейников. И тем верующим, у которых есть рабы, Господь велел быть милосердными с теми, умеряя строгость и помня, что они и сами — рабы Всевышнего… Пойми, Хаонари, есть свобода внешняя, а есть внутренняя — свобода в Господе. И внутренняя свобода в дюжину дюжин раз важнее. Если, к примеру, уверуешь ты сердцем, то не о том должна быть твоя забота, что принадлежишь телом господину Зиулаю, а о том, чтобы поступать по совести, душу свою выращивать, как жемчужину… в подарок Богу Истинному… потому что земная жизнь твоя — это только подготовка к вечной жизни, к вечной радости перед лицом Божиим. А готовиться — оно порой нелегко бывает. Знаешь присказку: корень горек, да плоды сладки?

Хаонари поскучнел. Он стоял молча, изучал пыль под ногами — сколько ни подметал Гармай, а каждый день ветром наносило. Потом, отрешившись от своих мыслей, поднял на Алана взгляд.

— Что ж, благодарю, почтенный, за интересный рассказ. Я слушая, даже о зубах своих проклятых забыл, да вот теперь снова дёргает. Пойду я, пожалуй… а то господин мой шкуру с меня спустит. Значит, говоришь, не ранее чем через пол-луны госпожу Саумари ждать? Ну ладно, ладно…

Неуклюже поклонившись, он повернулся и быстро вышел из ворот. Только следы в пыли оставил. Внушительные следы. Обувь, пожалуй, годилась бы ему сорок седьмого размера… будь у него вообще обувь.

14

— Как чувствуешь себя, господин? — Гармай тревожно заглянул ему в глаза. — Голова не кружится?

— Да ничего вроде, — Алану и самому хотелось это верить. — Устал малость, а так всё в порядке.

— Тогда пошли… скоро отдохнём, как место подходящее найдётся… а пока торопиться надо. Как бы не углядел кто…

Алан молча кивнул, и они двинулись дальше. На всякий случай шли не по самой дороге, а метрах в пятидесяти левее. Тут, конечно, мешалась трава, местами доходившая до пояса, да и земля под ней напоминала дуршлаг, по которому долго и бессмысленно лупили молотком. Кочки, рытвины, кротовьи норы… Зато здесь их вряд ли кто увидит с дороги… если только специально приглядываться не станет.

Понятное дело, от легиона так не скроешься, но когда он ещё будет, легион…

Гармай, однако, считал, что тянуть больше нельзя. Ещё день — и мышеловка захлопнется. Алан, подумав, решил довериться чутью парня. Тот ориентировался в ситуации как рыба в воде… вернее, как молодой дельфин с включённой спасательской функцией.

Солнце уже изрядно поднялось над горизонтом, а прошли они с восхода всего-ничего. Гармай, примерившись к возможностям своего господина, не наращивал темп. И обещанные полдня пешего пути грозили затянуться до заката. Тем более, расстояние удлинилось на половину окружности городской стены. Гармай решил на всякий случай выйти северными воротами, обогнуть город степью, а дальше уже двигаться параллельно южной дороге. Если кто и заметил их, выходящих, то на допросе уверенно заявит, что двигались беглецы на север. В меннарские земли, должно быть.