Ольга Голотвина - Знак Гильдии

Возможно, эту загадку мог бы прояснить Красавчик, бежавший след в след за хозяином. Так или иначе, трактирщик рухнул под ноги парню, который ловко через него перепрыгнул. Вьянчи кубарем покатился вниз, а Красавчик ринулся на чердак, крикнув через плечо:

– Хозяюшка, помоги мужу!

– Пышечка, ты живой?! – кинулась Юнфанни к супругу.

А Красавчик в два счета оказался на чердаке и на третий счет получил по башке коромыслом. За другой конец коромысла держалась бабка, готовая дорого продать свою свободу.

То ли у молодого разбойника была дубовая башка, то ли старуха в последний миг узнала сообщника и успела слегка отклонить подобранное в куче старых вещей «оружие»... Так или иначе, парень не лег замертво к ногам в синих туфельках. Более того, проявил редкую для себя способность мыслить быстро и толково.

– Снимай платье! – приказал он без тени заикания или «распевания».

– А?.. Как?.. Что?.. Зачем?.. – Бабка в панике вцепилась в платье, словно его собирались сорвать с нее силой.

– Платье снимай, дура! И туфли! Да скорей, а то сейчас набегут!..

Старуха настолько ошалела от происходящего, что подчинилась парню, которого до сих пор презирала и поколачивала по любому поводу.

Скинув через голову платье, бабка осталась во всей своей неприглядной наготе. Подхватив ее одежду и туфли, Красавчик устремился вниз, бросив:

– Жди! Как смогу – приду!

И тут же с лестницы донесся его вопль, полный гнева и страха:

– Да что ж это за притон такой? Воры бегают, демоны летают...

По обрывкам голосов бабка поняла, что челядь и хозяева сгрудились вокруг Красавчика, а тот излагает складную историю, как догнал воровку, уцепил за подол, а та огненным языком вылетела из одежды и унеслась в чердачное окно. Вот и доказательство: платье и туфли – надо же, и не обгорели совсем!

Не успела Лейтиса перевести дыхание и порадоваться неожиданной смекалке парня, как стерва кухарка предложила осмотреть чердак – мол, толпой не так боязно!

Не дослушав, старуха кинулась к чердачному окну и опомнилась лишь на загаженной птицами дощатой крыше. Было холодно, неуютно и страшно... да, страшно! Будь на Лейтисе платье, она не струсила бы принять бой хоть со всеми здешними слугами, но так...

А тут еще опомнилась Орхидея, принялась осыпать ее упреками. Бабка отвела душу, в увесистых выражениях посоветовав «подруге» заткнуться, а потом начала прикидывать, как быть дальше. В комнате должно быть второе платье, в сумке. Добраться бы туда, одеться, собрать драгоценности – и ходу из «Смоленой лодки», чтоб ей потонуть!

А почему не попытаться? Ставни в комнате нараспашку... Только не сообразить, где ее окно... Ах да! Хозяин хвастался, что окна комнаты выходят на море! Отлично! Со двора ее могли бы заметить, а с моря – разве что пара чаек...

Перегнувшись за край крыши, старуха оглядела стену. Открыты два окна. Кажется, ей нужно вот это! Ну-ка, заглянуть хоть глазком...

Рискованно свесившись с крыши, Лейтиса еле удерживалась от падения.

За облюбованным ею окном тощая, похожая на рыбу, до макушки налитая высокомерием мамаша успокаивала такую же тощую дочку, перепуганную криками:

– Дитя мое, ты позоришь своих доблестных предков! Это всего-навсего пьяная свара постояльцев, она не стоит нашего внимания. И запомни: Дочери Рода ни при каких обстоятельствах не визжат, как свиньи!

Она гневно отвернулась от своего робкого чада и узрела в окне лицо висящей вниз головой старухи. Ветер трепал грязно-седые космы.

– Привет, – сказало лицо.

– У-и-и-и-и!!! – завизжала достойная дама так, что любая свинья онемела бы от почтительного восхищения. Затем с отвагой, достойной ее доблестных предков, госпожа рванулась вперед, захлопнула ставни и накинула изнутри крюк.

Бабка, с трудом перевернувшись, встала босыми ногами на резной карниз, который опоясывал здание. Философски сказала то ли себе, то ли Орхидее:

– Ну, бывает, ошибочка вышла.

И, держась за край крыши, двинулась к соседнему окну.

Скользнуть в него вперед ногами оказалось делом пустяковым. Но едва Лейтиса очутилась в комнате, в ноздри ударил кислый винный дух.

Разбросанные мужские тряпки. Сапоги у кровати. Опрокинутый кувшин в красной луже на столе. Меч на стене. Упавший стул. Из-за откинутой занавески, из-под натянутого на голову одеяла – выпученный темный глаз и длинный ус.

– По мою душу?.. – глухо донеслось сквозь одеяло.

– По твою, касатик, по твою, – заверила бабка невидимого собеседника. – Прямиком от Хозяйки Зла. Она любит пьянчуг в жаб превращать, так ты учись, касатик, квакать, в болоте пригодится. Хозяюшка обещала тебя мне в полюбовники отдать! – И, вытянув губы трубочкой, чмокнула воздух.

Мужчина застонал и окончательно пропал в одеяле.

– Не нравлюсь? – удивилась бабка и, подтянувшись на руках, выбралась на карниз.

Вот оно что! Дом стоит к берегу углом, на море выходят сразу две стены. Значит, надо завернуть за угол...

И тут случилось нечто странное. Исцарапанные руки налились силой. Груди, болтавшиеся, словно пустые кошельки, вдруг поднялись так высоко, что сосками царапали стену. Лезущая в глаза прядь была уже не седой, а рыжей.

«Молодею!» – чуть не заорала Лейтиса, но сдержалась. И бодро двинулась по карнизу. Она поверила, что все кончится хорошо. И действительно, без труда обогнула угол дома. И окно, в которое она влезла, ободрав бедра, оказалось ее собственным.

В коридоре еще слышались возбужденные голоса. Лейтису осенила дерзкая мысль. Она рывком сдернула занавеску, закрывающую нишу, и закуталась в нее. Затем смяла одеяло и подушку, как будто на кровати только что кто-то спал. Глянула на себя в зеркало – хвала Безымянным, молодая! Босыми ногами вскочила на постель и завопила так, что «Смоленая лодка» покачнулась, как на стапеле, словно собираясь соскользнуть в море и уплыть.

Голоса в коридоре смолкли. Зато послышались поспешные шаги.

– Госпожа! – воззвал трактирщик. – Ты здесь? К тебе можно?

Лейтиса ответила рыданиями, совсем натуральными: она и в самом деле была когда-то актрисой аршмирского театра.

В комнату ворвались Вьянчи, Юнфанни и Красавчик, остальные толпились в дверях. Все увидели, что на кровати бьется в истерике девушка, закутанная в занавеску. Ее полунагота казалась чистой и очень уязвимой.

– Я хотела... я вздремнуть... разделась, легла... и вдруг... о-о-о... эта ужасная, ужасная старуха... в моем платье... ооо...

Никаких подробностей хозяевам «Смоленой лодки» добиться не удалось. При любом вопросе – разрывающий душу плач. Так и махнули рукой, отступились.

А потом дружно утешали бедняжку, отпаивали ее вином и отваром мяты. Не менее дружно ползали по полу, собирая камни, спасая ожерелье. («Фа-а-ми-ильное! О-о-о! Ма-амино! Ба-абушкино-о-о!..»)