Ольга Голотвина - Знак Гильдии

Одна? Нет! И вряд ли скоро она сумеет остаться в полном одиночестве!

Что-то чужое, темное заворочалось в глубине души. Лейтиса нахмурилась, поджала губы и стала слегка похожа на бабку из шайки Шершня.

– Вот что, подруга, – жестко сказала разбойница, – давай договоримся на мосту. Ты с утра трижды встревала в разговор и ляпала вздор. Больше этого не потерплю, понятно? Надо будет колдовать или другое чего – сама тебя позову. А пока изволь тихо радоваться, что я тебя на тех развалинах подобрала!

В комнате воцарилась тишина, лишь густо жужжала залетевшая в окно пчела. Однако ответ пришел слышный только Лейтисе, но четкий, внятный, облеченный в выразительные слова.

Лейтиса вскинула свои и без того высокие брови и сухо бросила:

– Уж ругаться-то я умею получше твоего. Прикинь, дура обветшалая: кто нынешнюю жизнь лучше знает, ты или я?

Молчание. Затем опять голос разбойницы:

– Ой, не могу, грозить она будет! Знаю, что начнешь хозяйничать, когда захочешь! Вот и начинай! Давай! А я отступлюсь. Вот мое тело, живи в нем как хочешь – полдня! Я пропаду, но и тебе, колдовская дохлятина, не уцелеть!

Вновь молчание, прерванное голосом Лейтисы, уже добродушным, примирительным:

– Толковые речи и слушать приятно! Я знала, мы договоримся! Две умные бабы... Что? Юноша? Во имя Тысячеликой, какой тебе юноша?.. Ах, Красавчик? Ну, я как-то о нем не думала, но почему бы и нет? Вот найдем время, разберемся, с чего это из-за него бабы дуреют. И то сказать, сколько я уже без мужика... Что?.. Да, верно, ты-то без них немножко подольше!

Лейтиса смеется заливисто, вульгарно и начинает снимать украшения. Вынимает из ушей серьги, кладет на стол. Снимает кольца, поглаживает намятые с отвычки пальцы.

– Слушай, подруга, спросить хочу. Ты ведь чувствуешь то же, что и я, верно? Если я не ем – ты вроде как голодная, если руку обожгу – тебе больно?.. Ага, я так и думала. А вот если, к примеру, Красавчик...

Голос женщины прерывается. Только что снятое ожерелье застывает в пальцах. Похолодев, Лейтиса глядит в зеркало, и то, что она там видит, наполняет ужасом не только ее, но и темную гостью ее души.

Прекрасный облик на глазах меняется. Темно-медовые волосы теряют блеск, повисают тусклыми, быстро седеющими космами. Нежная кожа желтеет, шелушится, ее бороздами рассекают морщины. И лишь огромные глаза, полные ужаса и слез, еще остаются прежними на стремительно стареющем лице.

С поклонами проводив гостью до лестницы, коротышка трактирщик сел на скамью и основательно задумался. Из этого состояния его вывел скрип двери.

– Где тебя демоны носят? – грозно обернулся Вьянчи к вошедшей женщине. – Как в гости ходить, так и ночевать там? Порядочная жена не...

И замолчал, увидев ее распухшие босые ноги с пятнами засохшей крови.

Юнфанни, не обескураженная холодным приемом, прошла через трапезную, села рядом с мужем, откинулась к стене и закрыла глаза.

– Ой, не начинай, Пышечка, ладно? – жалобно протянула она. – Ночь была тяжелая. Облава. Пришлось уходить по скалам.

Трактирщик молча встал, ушел на кухню, вернулся с чашкой топленого гусиного жира.

– Я этих паршивок, служанку и кухарку, занял делом, чтоб в трапезную не сунулись.

– Да я в комнату уйду, – сказала Юнфанни, не делая попытки встать.

– Сиди-сиди, тебе ходить больно!

– Гости могут спуститься...

– Они еще дрыхнут.

Вьянчи положил босую ногу жены себе на колено и начал осторожно смазывать порезы и ссадины гусиным жиром.

– И что тебя, дуру, носит на эти моления? Допрыгаешься до изгнания! Кто тогда по хозяйству хлопотать будет – дори-а-дау? От детишек наших толку мало, сама знаешь. Опять-таки внуки пойдут, им бабушка нужна, а не страдалица за веру!

– Ох, как хорошо! Спасибо тебе, Пышечка.

– Ты по скалам скачешь, как коза весной, а мужу совет нужен!

Вьянчи рассказывал о постоялице, появившейся ниоткуда. Юнфанни сидела с закрытыми глазами и казалась спящей, но не пропустила ни слова.

– Красивая? – спросила она вдруг.

– Очень. Волосы, как темный мед. Высокая, фигуристая. Почти как ты, но, конечно, ты лучше.

Коротышка трактирщик искренне считал жену образцом красоты. Даже теперь, когда ей сорок и у нее двое взрослых детей. За свои слова он был вознагражден легкой улыбкой. Но тут же Юнфанни нахмурилась:

– Думаешь, воры?

– Не знаю. Вообще-то похоже... На даме драгоценностей, как на бродячей собаке блох. Да какие камни крупные – хоть клади вместо гнета, когда капусту квасишь! А ты знаешь, я в молодости был в Аргосмире подмастерьем у ювелира...

– Знаю, Пышечка, не надо в сотый раз... В камнях разбираешься, кто же спорит! Ну и что? Обвешалась красотка стекляшками – пусть, раз ей нравится!

Трактирщик загадочно улыбнулся и с удовольствием произнес:

– А вот и не стекляшками! Настоящие камни, так-то! И у каждого массивная оправа! Старинная! Дивной работы! Вот!

Юнфанни открыла глаза, резко выпрямилась:

– Настоящие?!

– Еще какие! Имя назвала легко, без запинки. А слуга вздрогнул и быстро так на нее посмотрел, словно ожидал услышать что-то другое. А слуга – не поверишь! – в бархате!

– Небось господские обноски... Где он сейчас?

– На кухне. Приглядывает, как госпоже готовят смородиновый отвар с медом. Да ни за чем он, стервец, не приглядывает, кухарку по заднице шлепает. Я заходил, видел.

– Вот что, Пышечка, принеси мягкие туфли – те, старые, в чулане... Сама отнесу отвар госпоже. Гляну, какое счастьице послали Безымянные-Безликие за неустанные молитвы...

Так и получилось, что с кубком отвара на пороге комнаты гостьи встала сама Юнфанни. Она и нарвалась на дикое зрелище: перед зеркалом торчало косматое седое пугало и держало в пергаментно-желтых руках ожерелье.

Юнфанни вскрикнула, уронила кубок. Старуха обернулась – ну и рожа! – и вскочила со стула. Даже в испуге и растерянности трактирщица успела заметить, что на этой твари открытое синее платье с сиреневым корсажем – точь-в-точь как муж описал наряд гостьи.

Жуткая старуха прыгнула вперед, ожерельем стегнула хозяйку по лицу, целясь в глаза. Ожерелье лопнуло, камни разлетелись по комнате. Юнфанни вскинула ладони к глазам, закричала, шарахнулась в сторону. Бабка проскочила мимо нее в коридор.

Дверь была крайней, у самой лестницы. Снизу доносился топот: это спешил на крик жены трактирщик, следом за ним торопился Красавчик.

Юнфанни встала в дверном проеме, махнула рукой:

– Воровка! Старуха! В платье госпожи! Наверх побежала, на чердак!

Вьянчи помчался туда, куда указывала гневная длань его супруги.

Толстячок трактирщик так и не понял, как ухитрился оступиться на знакомой лестнице. Его что-то больно ударило по лодыжке... но там же не за что было зацепиться ногой!