Юрий Никитин - Трехручный меч

Голубое небо стало пронзительно синим, ярким, с лиловостью, затем еще на синеве проступил лунный диск, налился отраженным светом, появились звезды. Незаметно наступила ночь, я долго стоял вот так на носу корабля, рассматривая мир, как вдруг вдали блеснула крохотная красная искорка. Исчезла на миг, затем появилась снова, как будто планета Марс опустилась на горизонт.

С клотика донесся крик:

— Держи штурвал крепче!.. А то врежемся…

Ему ответили веселой бранью, я поморщился, но вспомнил, что слова их порою грубы, но «пожалуйста извините» с усмешкой они говорят, так что все путем, это у них обмен любезностями. Матрос с клотика просто похвалил Ирунгу за точность, это комплимент с одной стороны, вежливая благодарность за комплимент — с другой.

За спиной послышались шаги, рядом со мной появилась фигура капитана. Он постоял, всмотрелся, в полумраке лицо его казалось суровым и непроницаемым, как у индейского вождя чингачгуков. Над головой в снастях захлопали крылья, послышалось недовольное бурчание.

— Ты никак филином стал? — спросил я.

Сверху недовольно каркнуло:

— Не спится. Это волк дрыхнет, овец во сне считает.

— Что это впереди? — спросил я. — Маяк?

— Да, — ответил ворон. — Короля Гедеойла.

Капитан зашевелился, сказал веско:

— Это маяк Горящий. Так он всегда назывался.

Ворон каркнул саркастически, он это умел даже в карканье, но умолк, ведь на чьем корабле плывешь, тому и поддакиваешь.

Корабль, как мне казалось, шел прямо на маяк, потом понял, что проходим левым бортом. В небо бьет огненный столб оранжевого пламени, в самой середке — почти белого, дальше огонь становится красным, багровым, а сам дым я угадал только по темному небу, где исчезли звезды. Это выглядело так, словно в недрах горят все нефтяные запасы Ирака.

Когда подошли совсем близко, маяк поплыл у борта, я рассмотрел освещенную пламенем высокую башню из белого камня, наверху расширение с крышей, словно обычный дом какой-то шутник вознес на высоченный каменный столб…

Сама колонна маяка горит могуче, страшно, жутко. Налетающий порывами ветер колыхал оранжевый с черным столб, мне почудилось, что даже отсюда слышу треск горящего камня и торжествующий рев пламени. В самом деле ветер на миг изменился, я услышал сильный запах гари, в холодном мире неприятно скользнула струя перегретого воздуха.

В самой башне где-то из крыши вырывается струя оранжевого пламени, все смешалось в жаркий столб огня, что упорно старается добраться до неба, но ветер всякий раз раскачивает столб, иной раз вообще почти пригибает к земле.

— Жаль, — произнес я.

— Чего? — спросил капитан.

— Такой хороший был маяк.

Капитан хмыкнул.

— Он и будет. Этот маяк горит… не скажу, что вечно, но все летописи говорят, что он горел… всегда. Конечно, это брехня, сперва должны ж были построить сам маяк, как думаешь?.. Вот-вот! Но одно верно, сам могу подтвердить, что я здесь двадцать лет плаваю, а он сейчас горит так, как и тогда, когда я его увидел первый раз…

Со снастей раздалось саркастическое, не утерпел все-таки:

— Двадцать лет!.. Ах, как много!

Капитан спросил грозно:

— А что, мало?

Ворон каркнул поспешно:

— Да нет, я ничего, ничего…

Капитан переспросил:

— Нет, ты скажи, этого мало?

— Нет-нет, — сказал ворон еще торопливее, — я же понимаю, специфика моря! Тут и год проплавать — полиняешь. В смысле, поседеешь. А двадцать так ваще…

— А если без специфики? — спросил капитан, отвергая лесть. — Ну что?

Ворон ответил осторожно:

— Последний раз я здесь пролетал… лет четыреста… Нет, пятьсот. Да, пятьсот. Его тогда уже звали Горящим. Но лет так эдак тыщу тому еще называли маяком короля Гедеойла.

Я видел, как капитан открыл и закрыл рот, глаза его с опаской уставились на моего пернатого спутника. Я спросил тупо:

— И что же… он и тогда горел?

— Точно так же, — ответил ворон хвастливо, словно сам построил маяк, а потом поджег из вредности. — Ни больше ни меньше.

Глава 14

Утром, когда я поднялся на палубу, со всех сторон лишь водная гладь, покрытая гребешками мелких волн, корабль мчится легко и быстро, в борта успокаивающе плещут волны, команда по большей части играет в кости, один время от времени пытается учится играть на мандолине, на клотике всегда кто-нибудь торчит, подозреваю, что просто так, мы вроде бы несколько отдалились от накатанных морских путей.

Я засмотрелся на облачко, показавшееся из-за горизонта. Обычное вроде бы облачко на бесконечной голубой глади. Попутный ветер гонит корабль резво, облачко разрастается, я понял, почему рассматриваю с таким интересом и подозрительностью: единственное, что не меняет формы. Потом наступила ночь, а утром следующего дня я обнаружил, что облако уже совсем близко, только уже не облако, а исполинская гора, что вырастает прямо посреди моря.

Обомлевши, я стоял на палубе, глазел. Капитан благочестиво перекрестился. Я перехватил его взгляд, всмотрелся, мороз пошел по шкуре. Гора выглядит древней, похожей на исполинскую глыбу мела, в трещинах, с навесами и кавернами, на одной из плит видна фигура, которую я принял сперва за каменный столб, присмотревшись, сперва не поверил глазам.

Во-первых, размеры: фигура превосходит все мыслимое подобного сорта — наш корабль не больше пальца на руке этой статуи, во-вторых, сама статуя изображает словно бы Венеру Милосскую, принявшую христианство. Безукоризненное лицо, чувственная фигура, но задрапирована в тяжелые одеяния, голова покрыта капюшоном, из-под которого выбиваются крупные локоны. Глаза смиренно опущены, голова чуть набок, а руки сложены на животе в христианском жесте смирения и покорности.

— Кто? — прошептал я. — Кто… мог сотворить такое?

Корабль двигался, подгоняемый попутным свежим ветром, капитан вел его уже под углом к белой скале, намереваясь обогнуть, и тут меня тряхнуло снова: за поворотом начали выступать колонны, белоснежные, чистые, каждая колонна в поперечнике с небоскреб, но видно, что сплошной камень… Какие силы вытесали из цельной горы?

Корабль двигался над огромной глубиной. Взгляд легко проникал в глубь чистейшей воды на десятки метров, если не на сотни, гора уходит отвесно, там дальше постепенно темнеет, мне начало казаться, что это чудовищное образование поднимается чуть ли не с самого ядра планеты.

Впереди из синевы проступил камень синего цвета, в нем отверстие, вода плескалась там и лизала стены. Мне камень показался камешком рядом со статуей христианской Венеры и чудовищными колоннами, но мы приближались и приближались, капитан был невозмутим, эти дороги знает, сердце замерло, когда я осознал истинные размеры и камня, и дырочки в нем.