Гай Орловский - Ричард Длинные Руки – штатгалтер

— Все когда-то бывает впервые, — ответил я. — Спасибо, что подлечила. Хотя это и было, скорее всего, разыграно между вами… но все равно спасибо.

Зайчик в поисках вкусностей отошел на сотню ярдов, даже спустился по крутому берегу к самой воде, там вылавливал омытую водой гальку, хрустел ею так смачно, что мне самому захотелось попробовать погрызть, словно это кристаллический сахар.

Бобик влез в реку и нырял там, всякий раз появляясь с рыбиной в зубах, смотрел на меня с надеждой и со вздохом, выпускал на волю, но тут же азартно нырял за новой добычей.

Я свистнул, арбогастр выметнулся на зов с такой скоростью, будто его вынесли ко мне огромные темные крылья.

Махлат посмотрела на него, перевела застывший взор больших глаз на меня.

— Нет, — ответила она с той же серьезностью, — это не разыграно, если я правильно понимаю твои слова… Мы не всевидящи, как наш Творец…

— Слава Господу, — сказал я.

Она поморщилась.

— …но я увидела, как вы дрались с Алфофаниэшем, и, когда он отбыл, я прибыла на то место.

— Почему? — спросил я. — Уж смертей ты навидалась!

— Да, — ответила она просто. — Но ты решил драться за людей и умереть с ними, если битва будет проиграна, хотя мог бы спастись… Это интересно.

— Только интересно?

— Необычно, — уточнила она.

— Героев много, — ответил я и, вставив ногу в стремя, поднялся в седло. — Я буду драться не один.

— Да, — ответила она, — но душа твоя черна. Черна и полна ярости и жажды разрушения.

— И что?

— Как ты можешь драться на стороне Светлых? — спросила она, поморщилась, — вот говорю это, а меня всю передергивает. Это же неправильно называть их Светлыми!

— Почему? — спросил я с жестоким интересом. — Темным стремно, что их зовут темными?

Она проговорила неспешно:

— Темные остались служить Творцу. Не потому служить, что верят, просто это послушные и бессловесные слуги. Тупая темная сила. А ведь те, что были побеждены и сброшены на землю, как раз и были самыми чистыми и светлыми…

Она замолчала, я закрыл рот, подумал, кивнул.

— Логика есть. Да что там логика, вообще-то бледные юноши со взором горящим… гм… и есть самые светлые люди на свете.

— Вот видишь, и ты согласен.

— Согласен, — подтвердил я. — Эти бледные со взором горящим, чьи сердца для чести живы, как раз и начинают все бунты, мятежи, перевороты, революции… Не буду уточнять, кто на самом деле прав, но имя Светлых должны носить, ты права, именно они. Однако… не запутаемся ли сами, если весь мир повторяет за церковью, что Темные — это Светлые, а Светлые — это Темные?..

— Потому, — сказала она, — нужно не называть…

— Тогда запутаемся еще больше, — сказал я. — Давай так, те светлые, что за спиной Творца, будут благородные консерваторы, а которые подняли возвышенный и красивый, кто спорит, мятеж, будут у нас прекраснодушные либералы?

Она посмотрела на меня с удивлением и уважением.

— Как ты быстр… Мы бы лет сто искали подходящее название.

— Динозавры, — сказал я похвальным голосом и пояснил: — Это такие древние мудрецы, очень неторопливые, но мудрые. У них было два мозга, один в голове, другой… ниже. Собственно, у всех у нас один мозг, спинной, но у людей утолщение на самом верху, а у динозавров был еще и внизу, так что они были вдвое умнее. У нас и сейчас, если кого хотят похвалить, говорят, задним умом крепок… Кстати, только сейчас придумал… Консерваторы и либералы — слишком длинно, хотя эти термины можно употреблять в официальных документах. А для житейского общения можно короче, четче и яснее, хотя житейское тоже имеет тенденцию переходить в узаконенные термины. В общем те, что за спиной Творца, — правые, а мятежники — левые. Правда, так лучше?

Она подумала, наклонила голову.

— Да. Мне кажется, даже как-то соответствует, хотя и не понимаю почему. Ты, как я понимаю, правый…

— Правый? — переспросил я. — Не совсем, ибо сердцем я — левый, еще какой левый. Ультралевый. Ястреб. Но у меня уже есть и мозг, к тому же почти работающий. Потому умом я на стороне правых. Ибо понимаю тех и других, как и всю вашу породу, но левые только ломают, а строят правые.

Глава 5

Бобик уже избегался кругами, даже арбогастр пофыркивает в нетерпении, дескать, разговор что-то затянулся.

Я разобрал повод, вскинул руку в прощании.

— Надеюсь, еще увидимся!

Она ответила со вздохом:

— До понимания нашей породы тебе столько же, как муравью до вершины вон той горы.

Я повернулся, посмотрел на далекий сверкающий пик.

— Опасное сравнение.

Она спросила в недоумении:

— Почему?

— Могу муравья забросить туда прямо сейчас, — пояснил я. — Люди всегда находят возможности.

Зайчик сделал рывок, перед существом ее породы нечего скрывать возможности, все равно у нее их больше, ветер засвистел в ушах.

Через пару минут навстречу стремительно понеслась розовая громада Геннегау, его крепостная стена, а за нею быстро выросли крыши дворцов и башен.

Через город я пронесся, как демон на черном вихре, но у массивных ворот дворца Рюккерта, что стал моей резиденцией, стражи моментально ощетинились копьями.

— Вольно, — сказал я бодро. — Хорошо служите, молодцы!

— Рады стараться, — ответили они в один голос.

Кто-то бросился открывать ворота, Бобик ворвался первым, а от дворца к нам по уложенной плитами мрамора широкой дорожке поспешил встревоженный и одновременно обрадованный барон Торрекс Эйц, начальник охраны дворца.

— Ваше Величество?

— Все в порядке, — крикнул я.

— Ох, Ваше Величество…

— Знаю-знаю, — сказал я, — моя конячка бросилась встречать меня. И собачка с нею наперегонки. А вы говорите, женщины, женщины… Вот кто нас любит верно и преданно.

Он сказал в тон:

— Да, ни одна женщина не выбежала за городские ворота. Да еще выбив ворота конюшни.

— Вот видите, — сказал я с укором. — Потому понимаете, почему со мной конь и пес, но ни одной женщины?..

— Вам везет, — ответил он с неподдельной завистью. — А у меня собаки нет, зато женщин хоть отбавляй.

— Соболезную, — сказал я, — но помочь не могу.

— Жаль, — сказал он. — Я-то надеялся, что возьмете хоть парочку…

— Ни за какие пряники!

Он спешил рядом, стараясь поспевать в такт моим шагам, я не только длиннорукий, но и длинноногий, искоса поглядывает на мое озабоченное лицо, никак не могу удержать маску невозмутимой державности, слишком уж суровый прессинг, а в животе, куда глубоко проникло лезвие меча Алфофаниэша, ноет фантомная рана.