Владислав Русанов - Стальной дрозд

Дроу обошел тело Антоло вокруг, несильно (не приведи Солнце, кентавры сочтут жест оскорбительным!) пнул его ногой. Человек не пошевелился, не застонал.

Решение пришло мгновенно.

– Я не могу нарушить приказа жрецов, ибо потеряю тогда честь воина перед лицом не только своего клана, но и всех кланов Вечного леса, – рассудительно проговорил Толстая Гадюка. Стоячий Камень нахмурился. Желтый Гром переступил с ноги на ногу. – Но в память о нашей многовековой дружбе, о сыны Великой Степи, я могу отдать вам это мертвое тело…

Буланый кентавр хотел возразить, но пегий предводитель, догадавшийся уже, в чем дело, жестом остановил его.

– Я могу отдать вам мертвое тело, чтобы вы похоронили его со всеми почестями, которые сочтете нужными, – закончил остроухий. – Эти люди бились неплохо. Отважный враг достоин хотя бы малости уважения.

Стоячий Камень поклонился:

– Это мудрое решение, о вождь. Я благодарен тебе. И все мои братья благодарны… – Конелюди вновь застучали копьями о щиты. – Мы забираем тело Антоло из Да-Вильи. Да свершится приговор судьбы.

Толстая Гадюка едва смог дождаться, пока Желтый Гром, не вынимая стрел, поднимет человека на руки, пока пегий еще раз витиевато и многословно поблагодарит, пока отряд кентавров, развернувшись по широкому кругу, прорысит, салютуя копьями, и хвост самого последнего не скроется в осенних сумерках. А потом вождь клана Граба бегом помчался посмотреть на находку Сидящего Медведя.

Кирсьен пришел в себя от тряски.

Раскалывалась от боли голова. Ноги же, напротив, не ощущались вовсе, будто их и не было. Мучительно хотелось пить…

Тьялец попытался открыть глаза. Его старания увенчались успехом лишь со второго или третьего раза.

Серое, затянутое тучами небо. Длинноиглые лапы елей слегка раскачиваются. Или это раскачивается он?

Редкие, холодные дождинки секли по щекам. Одна упала на ресницы, задержалась на мгновение и скатилась к уголку глаза.

Вода…

Молодой человек раскрыл рот, подставляя дождю пересохшие, потрескавшиеся губы, неповоротливый, словно чужой, язык.

Как же редко падают эти капли…

Только дразнятся.

А так хочется припасть губами к роднику и пить, пить, пить… А еще лучше нырнуть туда с головой.

Кир попытался оглядеться, но не сумел повернуть голову от слабости. А перед глазами медленно плыли низкие дождевые тучи. Ноздреватые и бугристые, будто непротаявшие, укрывшиеся в тени сугробы.

Тогда парень прислушался.

Поскрипывание колес, фырканье лошадей.

Значит, везут на телеге.

Куда? Зачем?

Он содрогнулся, вспомнив горячий яростный накал последнего боя.

Рухнувшего ничком Почечуя – ворчливого, сварливого, но справедливого и по-своему доброго старика-коморника. Его грубоватые шутки и постоянное переругивание с Пустельгой ушли в прошлое навсегда.

Почти без плеска свалившегося в быстрые мутные воды Белого. Единственный дроу на службе Империи, которого бывший гвардеец знал. Он так и остался загадкой, и ее уже не разрешить. Кто он, какого рода? Почему ушел от своих? Почему искал смерти, когда его повстречали Кулак и Мудрец?

Великана Тер-Ахара, утыканного стрелами, словно гигантский еж, но в последнем предсмертном усилии налегающего на подведенную под мост жердь. Жаль, конечно, что их замысел не удался. Обрушить мост не получилось, и теперь выходит, что между кровожадными остроухими и потоком стремящихся на юг беженцев больше никто не стоит…

Пробитого тремя стрелами Антоло. Все-таки в этом бою студент показал себя молодцом. Заряжал арбалеты, не растерялся даже в самый трудный миг, когда остроухие поперли на прорыв. Да примет Триединый его душу… Хоть они и ненавидели друг дружку при жизни, а все же смерть равняет людей, заставляет забывать мелочные обиды и надуманные споры.

Кир снова попытался пошевелиться. Не смог…

А перед глазами всплыла накатывающая волна карликов, Пустельга, запускающая веер орионов с ладони, а потом бросающаяся одна навстречу толпе врагов с мечом в руке. А после того, как он сам очутился в гуще боя, воспоминания стали отрывочны, как мозаика, как роспись потолка храма, повествующая о жизни и деяниях Триединого и его сподвижников.

Оскалившиеся лица… Да разве это можно назвать лицами? Звериные морды дроу. Раскрашенные безобразными пятнами и узорами. Визг, ор, хрип раненых. Мельтешение топориков, дубинок, тесаков, ножей. Там не нашлось места благородному искусству фехтования. Он рубил, колол, бил в распяленные криком рты крестовиной меча, дрался кулаками и коленями. Уже когда повалилась облепленная карликами Пустельга, когда рухнул, накрытый врагами, словно капелька меда муравьями, Лопата, он, тьяльский дворянин т’Кирсьен делла Тарн, боролся на земле, истекая кровью, с подрезанным коленом, не считая мелких ран. Одного зарезал, второму сломал руку, третьему, кажется, выдавил глаза, последнего долго душил, прикрываясь уже безжизненным телом от ударов остальных.

А потом кто-то попал ему в лоб топором. К счастью, не лезвием, а обухом, но голова все равно трещит, будто расколотая. С мыслью об этом парень вновь провалился в небытие.

Второй раз Кир пришел в себя уже в глубоких сумерках. Теперь его внимание привлек слабый жалобный стон, доносящийся откуда-то из-за головы. Надо бы обернуться и посмотреть, но бывший гвардеец по-прежнему чувствовал себя обессиленным.

Может быть, на привале удастся?

Ведь должен же быть привал! Ни одна лошадь не способна тянуть телегу круглые сутки подряд.

Кир прислушался – не подаст ли кто команду привала.

Нет. Все то же поскрипывание осей, тяжелое «топанье» копыт в раскисшую глину. И еще неуловимо знакомый звук. На что же это похоже? Прачки бьют вальками по белью? Откуда они здесь? И тем не менее… Тяжелые, «влажные» шлепки. Будто великаны дают друг другу пощечины…

И тут его осенило.

Топот босых ног по земле…

Словно пощечины.

Пощечины, пощечины, пощечины…

Широкие ступни глумились над землей, которую люди пытались, но не могли отстоять.

Дроу?

Парень рванулся, силясь подняться.

Неужели он в плену у остроухих?!

Его порыва едва хватило на то, чтобы зацепиться кончиками пальцев за бортик телеги.

Внезапная боль в ногах (хвала Триединому, раз болят, значит есть!) заставила тело выгнуться дугой, бросила обратно на влажную солому.

Тут же кто-то схватил его за плечо, в ухе зашелестел быстрый, сбивающийся шепот:

– Лежи, лежи, гвардеец… Не двигайся…

Чей это голос?

Кажется знакомым, но вроде бы ни на кого из наемников не похож…

Где он мог его слышать и запомнить?

– Лежи смирно…