Вера Камша - Белая ель

Это не кошка, кошки орут иначе. Человек это. Нашел время дурачиться!

— Мяу!

— Гей, — прикрикнула Барболка, — не дури, ты не кошка.

— Мяу-мяу, — мяуканье перешло в хихиканье, сзади раздалось какое-то шуршанье. Барболка обернулась — пусто.

— Мяу! — теперь справа, — мяяу!

Мученички-заступнички, тут и впрямь только кошке спрятаться.

— Мяу! Дай молока!

— Да где ты, ни дна тебе, ни покрышки!

— Нет у меня молока, выходи!

— Мяу! — Барболкина коса за что-то зацепилась… За щербатую доску! Девушка кое-как высвободила прядку, угодившую в трещину, и тут ее дернуло за юбку. Раздался тоненький смех. Словно колокольчики зазвенели.

— Мяу! — кто-то легонько шлепнул по плечу.

— Мяу! — со стола упала и разбилась кринка. Старая, старше Барболки, пустая, с облупившимся рисунком. Мать в ней ставила на стол молоко, тогда у них еще были козы.

— Собери черепки, Барболка, — сказала мамка, — негоже дом запускать. Что ж вы тут, без меня, все прахом пустили, словно и не люди.

Девушка послушно бросилась собирать осколки и вдруг разрыдалась, закрыв лицо руками. Из-за разбитой крынки, пропавшей Жужи, горьких материнских слов, подлой Магны, пьяного отца и из-за гици Карои, который и думать забыл о пасечнице, а зачем-то снится.

— Ты чего? — теперь тоненький голосок казался знакомым, — глупая… Плакать плохо.

Теплые пальчики сжались на запястьях, отдирая ладони от лица.

— Не надо плакать, — огромные глаза, взлохмаченные кудри. только в волосах на этот раз не ландыши, а цветы рябины, — надо петь. Всегда петь…

— Это ты мяукала? — зачем-то спросила Барболка, — ты зачем пришла?

— Я забыла, — надула губки девочка, — ты меня рассмешила, и я забыла.

— Ты хочешь здесь жить? — почему она голенькая? Только волосы до земли да серебряная эспера[5] на шее. Откуда у нее эспера?

— Ты глупая, — девочка погрозила Барболке пальчиком, — жить здесь нельзя. Совсем нельзя… Я вспомнила! Пойдем.

— Куда?

— Далеко, — малышка глянула на поднявшуюся над домом луну, — за воду, к огню… Идем, а то поздно будет

Это сон или нет? Гаснущий закат, девчонка со светлячками, мамин голос, разбитая крынка. Если это сон, может, за ним придет другой сон. Про гици.

— Идем, — торопила девчонка, — не бери ничего, здесь все умерло.

— Как же? — уйти из родного дома страшно. Даже если знаешь, что это сон. Даже, если собираешься уходить наяву, — вот так, сразу…

— Ты живая, — девочка склонила головку к правому плечу, — ты поешь, не трогай мертвое. Брось…

Мертвое? И в самом деле… Пчел днем не было, даже муравьев с комарами куда-то делись. И все-таки вот так уходить с голым ведьменышем на ночь глядя.

— Сейчас отец придет, — зачем-то сказала Барболка, — его кормит надо.

«накормлю его телом розовым, — вдруг запела девчонка, — напою его кровью алою, кровью алою, горячею.

Замолчи, — прикрикнула Барболка, — это гадкая песня.

Песня? — голышка ухватилась за калитку, и принялась на ней раскачиваться, — песни поют, мясо едят, от беды бегут. Беги, Барболка, беги!

Темная тень отделилась от леса и покатилась вперед.

— Жужа! — крикнула Барболка, первый раз обрадовавшаяся возвращению родителя, — Жужика!

Собака проскочила сквозь забор, сколько ж в нем дыр и, молча, бросилась к хозяйке. Хвост ее был зажат между ног, глаза были закрыты. Сбесилась?! Барболка завизжала и бросилась к дому. Жужа, молча, прыгнула следом. Она не лаяла, не рычала, но от этого было только страшнее. Девушка влетела в сенцы, дрожащей рукой закрыла дверь, и вспомнила о девчонке. Кем бы малая не была, оставлять ее с взбесившейся Жужей не по-людски. Барболка схватила ухват и толкнула дверь, за ней не было никого — ни собаки, ни длинноволосой ведьмачки. Только рогатая луна и пляшущие тени.

Может, это и был сон, но не тот, который она ждала. Совсем не тот. Барболка стояла на пороге, не зная, что делать. Вернуться в дом было так же страшно, как выйти на улицу. Странная, вязкая тишина окутывала двор, все казалось каким-то чужим, покореженным или мертвым. Но разве забор, вкопанный в землю стол, сарай, дом могут умереть? Хоть бы летучая мышь пролетела, и то б было легче. Барболка отступила за порог, в холодную, заплесневевшую затхлость. Как же так, ведь день был жаркий не по-весеннему. Девушка схватила свечку и огниво, но огонь высекаться не хотел. Уж лучше на улицу, там хотя бы луна.

Бледный свет, осколки крынки, мокрые, покрытые мерзким налетом пятна на столе. Откуда они? Еще вечером их не было. И сарай… Почему у него просела крыша? Зиму пережила, а сейчас просела. Барболке очень захотелось подпереть дверь сарая ломом, но там, где он всегда лежал, было пусто. Под ногу подвернулось полено и тут же рассыпалось в труху. Все мертвое, все! Луна, дом, двор…

Девушка опрометью бросилась к калитке, но калитка не открылась. Барболка изо всей силы толкнула сырое, осклизлое дерево, ничего! У поленницы зашевелилось что-то темное. Жужа! Спящая собака, медленно и неровно, словно ей отдавили лапу, побрела к хозяйке, хвост исчез между ног, уши обвисли. Рука девушки метнулась к эспере, но мертвой собаке не был одела до серебряной звездочки. Жужа тихонько хромала вперед, мимо завалившегося стола, увядшей крапивы, черного вишневого ствола. У вишни была тень, у собаки не было.

Спину Барболки покрыл холодный пот

— Мама, — прошептала девушка, — ой, мамочка.

Она помнила, что мать умерла, но это была ее единственная молитва. Единственное заклятье, которое смогли произнести губы. Сжимая бессильную эсперу Барболка пятилась к просевшему сараю, отступая от спящей Жужи.

— Мамочка!

Что-то теплое зацепило ногу, не теплое — горячее! Уголек жизни среди мертвого пепла! Барболка сама не поняла, как ухватила рябиновую ветку. Запах цветов и зелени отбросил душную гниль.

В небе мелькнуло что-то крылатое. Рассветная цапля? Какая большая!

— Вот ты где! — девчонка ухватила Барболку за руку, — Вот ты какая! От меня прячешься, а с ними играешь!

— Беги, — Барболка попробовала отпихнуть малышку за спину, — тут… Тут…

Глупая, — ведьмачка тряхнула черной гривой, — я ж тебе говорила…

— А Жуж, — горячая ладошка зажала барболкин рот.

— Жужжу, жужжу, никого вам не рожу, — заорала голышка, кружась вокруг старой вишни, и вместе с ней вертелась ее тень, показавшаяся Барболке крылатой, хотя на самом деле это были волосы. Девушка воровато глянула туда, где в последний раз видела собаку. Никого. Малышка остановилась — белые, ровные зубки, блестящие глаза, белые цветы в черных прядях.

— Плохо тут, — девочка сдвинула брови, — бежим!