Джо Аберкромби - Прежде чем их повесят

— Это я, — буркнул худощавый, вновь обнажив в пугающей улыбке заостренные зубы. — Рад знакомству. — И энергично, до хруста суставов, пожал Весту руку.

Следом вождь указал на злобного безухого, с секирой.

— Этого дружелюбного парня зовут Черный Доу. И рад бы сказать, что со временем он станет приветливее, но… вряд ли.

Доу, отвернувшись, в очередной раз сплюнул.

— Это наш великан, Тул Дуру, но все зовут его Громовая Туча. Есть еще Хардинг Молчун. Он в той стороне, за деревьями, присматривает за вашими лошадьми, чтобы не выскочили на дорогу. Не стоит его беспокоить, сказать он все равно ничего не скажет.

— А вы кто?

— Рудда Тридуба. Возглавляю наш маленький отряд с тех пор, как прежний вождь вернулся в грязь.

— Вернулся в грязь… Понимаю… — Берр тяжело вздохнул. — Хорошо. Будете служить под началом полковника Веста. У него наверняка сыщется для вас и еда, и место для ночлега… Не говоря уже о работе.

— У меня?! — поразился Вест, по-прежнему сжимая в кулаке безжизненно висящую шпагу.

— Именно. — Лорд-маршал едва заметно улыбнулся уголками губ. — Наши новые союзники прекрасно впишутся в эскорт принца Ладислава.

Вест не знал, плакать ему или смеяться. Казалось, ничего хуже компании его высочества быть не может — и на тебе! — для полного счастья на него вешают пятерых дикарей.

Тридуба, довольный исходом переговоров, неторопливым кивком выразил свое одобрение.

— Отлично! Значит, порешили.

— Порешили, — повторил за вождем Ищейка, и его злая улыбка стала еще шире.

Северянин по имени Черный Доу смерил Веста долгим холодным взглядом, а потом хмуро процедил:

— Трелятый Союз!

Вопросы…

«Занду дан Глокте, наставнику Дагоски

Секретно, лично в руки

Немедленно отправляйтесь морем в Дагоску и приступайте к выполнению обязанностей главы инквизиции. Выясните, что произошло с вашим предшественником, наставником Давустом. Проведите расследование относительно его подозрений о плетущемся заговоре. Особого внимания заслуживает сам городской совет — проверьте каждого его члена. Всех, кто в той или иной мере нелоялен, убирайте. Изменников карайте без жалости и снисхождения, только убедитесь в неоспоримости улик. У нас нет права на ошибку.

Гуркские войска уже стекаются к полуострову, любая наша слабость им на руку. Все королевские полки переброшены в Инглию, так что, если гурки атакуют, на помощь не рассчитывайте. Укрепите городские стены и запаситесь провизией на случай осады. О том, как продвигаются дела, будете регулярно отчитываться в письмах. Но главная ваша задача — удержать Дагоску, ни при каких обстоятельствах город не должен достаться гуркам.

Не подведите меня.

Аккуратно свернув письмо, Глокта сунул его в карман, а заодно в очередной раз проверил, на месте ли королевский приказ, будь он неладен. С того самого дня, как архилектор передал ему огромный свиток, тот постоянно, тяжким грузом, оттягивал полу Глоктова одеяния. Он достал документ, повертел его в руках; на большой красной печати в ослепительном свете солнца ярко искрился золотой листок.

«Простая бумажка, а стоит дороже золота! Более того — бесценна. Через нее я говорю голосом короля. Я — могущественнейший человек в Дагоске. Могущественнее самого лорд-губернатора. Все должны меня слушать и повиноваться. По крайней мере, пока я жив…»

Путешествие выдалось не из приятных. Корабль был мал, а Круг морей день и ночь штормило. Крошечная каюта напоминала раскаленную печь, причем непрестанно раскачивающуюся. Всю дорогу Глокта либо пытался есть овсянку из бешено скачущей миски, либо выташнивал те жалкие порции, что удалось проглотить, обратно. Что ж, по крайней мере, в трюме нет риска подвернуть бесполезную больную ногу и кувыркнуться за борт. Да, не из приятных путешествие, не из приятных…

К счастью, все было позади — скользя между забитых судами причалов, корабль подходил к месту швартовки. Матросы возились с якорем, бросали на пристань канаты, и наконец с палубы на пыльные камни съехал трап.

— Так-то лучше, — удовлетворенно заметил практик Секутор. — Раздобуду-ка я себе чего-нибудь выпить.

— Бери покрепче. Только не забудь нас догнать. Работы завтра невпроворот.

Секутор кивнул, вдоль узкого лица качнулись жидкие пряди волос.

— Служение — смысл моей жизни!

«Уж не знаю, что составляет смысл твоей жизни, но едва ли служение», — мысленно ответил ему Глокта.

Немелодично насвистывая, Секутор с грохотом, вразвалочку спустился по трапу на причал и вскоре исчез в глубине улочек среди пыльных коричневых зданий.

Глокта обеспокоенно оглядел узкую доску, ухватил покрепче рукоять трости и облизал беззубые десны — настроился на спуск.

«Вот оно, истинно самоотверженное геройство…»

Он мешкал.

«Не лучше ли съехать на животе? Риск утонуть меньше, но… как-то не по чину. Внушающий благоговейный ужас наставник инквизиции вползает на брюхе в свои новые владения. Ха!»

— Помочь?

Практик Витари, небрежно привалившись к поручням, наблюдала за страданиями Глокты; ее рыжие волосы торчали над головой, словно колючки чертополоха. Похоже, она всю дорогу неподвижно, точно ящерица, нежилась на солнце у мотка канатов, наслаждаясь невыносимым пеклом в той же мере, в какой Глокта от него мучился. Ее лицо скрывала черная маска практика, но он почти не сомневался, что женщина улыбается.

«Наверное, уже сочиняет отчет архилектору: „Большую часть пути калека блевал в каюте. По прибытии в Дагоску пришлось снести его на берег вместе с тюками. С первых же минут он стал посмешищем для всего города…“»

— Разумеется, нет! — отрезал Глокта и, хромая, решительно двинулся к трапу, как будто рисковать жизнью — дело для него обыденное.

Стоило правой ноге коснуться сходней, как они нехорошо затряслись. До чего же далеко плещутся о скользкие камни серо-зеленые волны…

«Тело, плавающее возле доков…»

Тем не менее ему удалось благополучно прошаркать по доске, волоча за собой безжизненную ногу, и когда он сошел на твердые пыльные камни причала, то испытал дурацкий прилив гордости.

«Даже смешно! Можно подумать, я не три шага одолел, а разгромил гурков и спас город».

А неприятности не кончались: Глокта так привык к морской качке, что теперь у него кружилась голова и скручивало желудок от неподвижности суши; тошноту усиливал исходящий от раскаленных солнцем доков солоноватый запах гнили. Глокта сглотнул скопившуюся во рту горькую слюну и, закрыв глаза, обратил лицо к безоблачному небу.