Карина Демина - Невеста

Но я-то альва. Наполовину.

Отражение в яме показало, что указанная половина за день не исчезла. Узкое лицо с чрезмерно длинным по человеческим меркам носом. Резко очерченные губы. Характерный разрез глаз. И единственной уступкой маминой крови — пара родинок на левой щеке.

Бабушка вечно пыталась их запудрить. И волосы уговаривала перекрасить, мол, светловолосых альв не бывает. Ей казалось, краска и пудра мигом все проблемы решат. Хорошо, что бабушка не дожила до войны. А лицо... какое бы ни было, но на рабском рынке за меня дадут неплохую цену, особенно с учетом некоторых нюансов. А может ну его? Пойти, продаться... попаду в хороший дом, буду жить на всем готовом дорогой игрушкой, редкой птичкой, которая особо бережного обращения требует. И ни забот, ни хлопот...

...если не прирежут, пытаясь создать Источник, что куда более вероятно.

Следовало признать, что я сама себе ходячая проблема, а еще и пес.

Как быть?

Раздевшись, я нырнула в черную воду с головой.

Холодно. До того, что дыхание перехватывает. Но холод, рожденный родниками, сменяется благословенным теплом. Я расслабляюсь, позволяя тончайшей сети пузырьков опутать себя.

С водой мы всегда умели найти общий язык. И сейчас она отозвалась на прикосновение упреком:

...злое думаешь.

Как уж получается.

Я коснулась топкого вязкого дна — пальцы провалились в илистую подушку, а ладони уперлись в осклизлые стены бочага. Вода ласкала кожу, и постепенно я успокаивалась. Мысли становились неспешными, ленивыми, как рыбина, которая поселилась на дне бочага. Она не показывалась, лишь изредка касалась ног, царапая тяжелой чешуей.

Да, пес будет мешать.

Он слишком приметный, а в этих краях собак ненавидят искренне и люто. Кто бы не вывел его сюда, он хотел одного — чтобы пес умер, и смерть эта была бы мучительна.

А я помешала.

И чем это грозит?

Если поймают, убьют обоих... что еще? Ему нужна одежда — от его лохмотьев, даже если постирать и зашить, проку мало. Обувь. Кормить придется, а я себя с трудом прокормить могу, он же втрое крупнее и болен. Быстро идти не сможет, и вообще не уверена, сможет ли... а мне нужно попасть к Перевалу до наступления зимы. Я чудом пережила предыдущую и вряд ли получится повторить подвиг. Если застряну здесь, погибну сама. Самое разумное решение — оставить его здесь. Тихо собраться и уйти... или дать сонного зелья, он выпьет из моих рук. Уснет. И просто перестанет быть.

Это тоже своего рода милосердие. Но почему мне тошно от одной мысли о подобном милосердии?

...не думай о плохом. Не слушай лес.

Вода подтолкнула меня к поверхности.

Не буду. Попытаюсь о хорошем. Что у нас есть? Пес одна штука. Чистокровный. Из Высших. А эти своих не бросают. На то, что ко мне проникнутся любовью и благодарностью рассчитывать не стоит, но к долгу крови Высшие относятся серьезно.

И если все-таки выживем, то... я попрошу награду, такую, чтобы хватило на жизнь. Вдруг да окажется, что брат не лишком-то счастлив внезапному моему воскрешению. Ну да, с чего ему меня любить? Он — наследник, будущий райгрэ, вожак... или уже не будущий, а состоявшийся, как-никак семь лет не виделись. Я — позор рода... точнее, позор — моя матушка, а я так, живое свидетельство глубины ее падения. Во всяком случае, пока еще живое, а там — видно будет. Главное, что деньги мне всяко пригодятся.

Прогонит брат, куплю себе домик в деревне.

Огород заведу. Стану овец лечить, коров... поля заговаривать. Чем не радужная перспектива?

Будем считать, что с мотивами своих алогичных поступков я разобралась.

Вода зажурчала. Смеется? Пускай. Она, в отличие от леса, легкая. Ей корысть непонятна, вот и сочиняет для себя собственные истории.

...ниже по течению мучной орех растет.

— Знаю, я видела, — зачерпнув горсть, я позволила каплям стекать по коже. Вода любит ласку. И мои волосы растащила по прядкам, украсила воздушными пузырьками, еще и тонкие стебельки травы вплела. — Орехи только-только появились. Им еще месяц зреть.

...прошлогодние. Большие. Много.

Значит, минимум больше двух. И мне следовало бы самой подумать, что не все плоды прорастают.

— Спасибо.

Вода нежно лизнула в щеку.

— И я тебя люблю.

Распластав собачье тряпье, к которому и прикасаться было противно, на дне ручья, я придавила его камнями. Вода вымоет грязь, или точнее сменит одну на другую, но глину я позже выполощу. Главное, чтобы высохло за ночь. Вот не отпускало меня ощущение, что скоро мне предстоит распрощаться с оврагом.

Впрочем, пока хватало дел насущных, которые — лучшая помеха мрачным мыслям.

Пес уже проснулся... надо все-таки назвать его как-нибудь, а то неудобно разговаривать, на пса еще обидится. Он сидел в куче листьев и вертел головой.

— Я здесь, — я подходила, стараясь наступать на все ветки, чтобы он слышал.

Судя по запаху, обед был готов. Надеюсь, пес не станет отказываться, потому что мяса при всем моем желании я ему не найду.

Пес наблюдал за мной, словно мог видеть. А глаза-то опять гноем затянуло... и значит, пойду я не только за мучным орехом. Неподалеку рос старый дуб, который не откажется поделиться корой. Ромашку и мать-и-мачеху на берегу видела. Где-то рядом была и таволга...

Как обычно, что найду, то и мое.

Вот и миска пригодилась, не зря же я ее столько времени на себе тащила, стеклянную, с узором из белых лилий. Миску я оставила себе, а рядом с псом котелок поставила. И единственную ложку в порыве благородства отдала. Ему, небось, без ложки совсем непривычно, а мне руками вкуснее даже.

— Вот, — я провела его пальцами по краю котелка. — Только осторожно, горячее пока. Подожди, пусть остынет немного.

Ожидание давалось ему нелегко. Пес склонился над котелком, вдыхая запах, и выражение лица у него было таким, что я губу прикусила. Нельзя так с ним. И отвлечь вряд ли получится, но попробовать стоит.

— Как мне тебя называть? Я понимаю, что не могу спрашивать родовое имя...

Повернул голову, но при этом лег так, что стало ясно — котелок не отдаст. Я и не собиралась забирать, просто... в лагере тоже любили шутить. По-всякому.

— ...но мне как-то надо к тебе обращаться.

— Оден.

— Эйо.

— Помню. Радость.

Надо же, а я и не думала, что он тогда был в состоянии понимать что-либо. Он же вновь повернулся к котелку. Зачерпнул варево. Подул. Попробовал.

— Когда ты в последний раз ел?

— Давно.

И вкус ему безразличен. И ложка не нужна. Я ведь помню себя, когда впервые оказалась по ту сторону ограды, когда поняла, что могу наесться досыта, и уже неважно было, что в миске, главное — горячее и много. В Храме были хорошие дрессировщики, знали, что мясная каша в тот момент эффективнее хлыста и угроз. Да и чего будет бояться тот, кто еще вчера стоял на пороге смерти. И позавчера. И за день до этого? За проклятую бездну дней? Разве что подавиться едой, такой долгожданной, обильной, которую глотаешь, не жуя, движимый одной мыслью — утолить, наконец, голод.