Карина Демина - Невеста

Надо сосредоточиться, пусть бы и тяжело. В голове туман и нос все еще забит, но кое-что уловить получается. Деревья. Некоторые близко, некоторые — дальше. Снова трава и снова листья, скорее всего — опад. Прошлогодний. Сейчас тепло, следовательно, или поздняя весна, или лето, или ранняя осень. Но осенью листва пахнет иначе. Все-таки весна или лето.

Какого года?

На травяном ковре — цветочные нити. Дальше — вода. Пожалуй, он сумел бы дойти до кромки и вернуться по собственному следу. Или... Оден принюхался.

Серебро, вереск и мед.

Узор поверх сухой листвы. И шепот деревьев будто подталкивает. Что может быть проще — пойти по следу? Это даже щенок сумеет. Или Оден боится?

Будь он и вправду щенком, не устоял бы перед искушением. Но его спасительница права: лес не безопасен. И мало ли, что встретится на пути.

Разочарованный шелест был ответом.

Пускай. Оден перевернулся на живот и прикрыл веки. Он умел ждать, и просто лежал, наслаждаясь теплом — отвык от солнца — и отсутствием стен. Нет больше клетки. И решетки над головой. Ошейника, не позволяющего опустить голову. И железа на руках, мертвого, тяжелого. Первое время Оден пытался от него избавиться. Альвов это забавляло.

И альвов нет.

Наверное, совсем нет, если его отпустили. Эйо вернется, расскажет, сколько времени прошло с падения Гримхольда... впрочем, он знает, что война была и что дети Камня и Железа одержали победу. А остальное — так ли важно?

Птица беззвучно соскользнула с ветки на кучу листвы и замерла, уставившись на пса выпуклым черным глазом. Ворон был стар и хитер. Его перья отливали чернотой, а на массивном клюве, который с легкостью проламывал черепа мышей, мелких птиц и даже молодых зайцев, уже проступили седые пятна. Впрочем, до той дряхлости, за которой следует смерть, ворону было еще далеко.

Последние годы были сытыми: война оставляла изрядно мертвецов, чтобы ворон раздобрел и сделался ленив. Оттого нынешняя весна его разочаровала.

И вот теперь такая удача...

Ворон прыгнул, подбираясь к добыче.

Остановился. Прислушался. Потер когтистой лапой клюв, готовый, однако, при малейшем признаке опасности взлететь. Но нет, мертвец был приятно мертв, вот только лежал неудобно, на животе. И до глаз добраться не выйдет. Впрочем, это были мелочи.

И решившись, ворон перелетел на плечо.

Уселся, впившись когтями в шкуру. Не такая она и толстая, ко всему уже подрана. И надо лишь выбрать рану шире, такую, сквозь которую проглядывало бы розовое мясо.

Ворон поднялся повыше и, примерившись, ткнул клювом в шею.

Добыча не шелохнулась.

Мертвый. Точно мертвый. И надо спешить, пока не набежали падальщики, к которым себя ворон никак не относил. Но вспомнив о конкурентах, разволновался. Разоренные гнезда не давали того ощущения сытости, к которому он привык. И нынешняя добыча — ворон распрекрасно помнил, что все мясные годы рано или поздно сменялись голодными — вполне могла быть последней. Он расправил крылья и ударил изо всех сил, вонзив клюв-щипцы в окно открытой раны. И зацепив кусок мяса, потянул.

Вот только вытянуть не успел. Тяжелая массивная лапа накрыла ворона. Пальцы сдавили грудь, хрустнули кости. И ворон с тоской вынужден был признать, что его обманули.

Подмяв птицу под себя, Оден потер плечо. Кажется, кровь пошла. Плохо: запах привлечет других хищников. И если с птицей Оден справился, то волка одолеет вряд ли... или медведя.

Нашарив костер, который почти погас, Оден зачерпнул горсть горячей золы и прижал к ране. Он привычно отмахнулся от боли, куда более слабой, чем та, которую ему приходилось испытывать, и занялся добычей. От птицы пахло птицей и немного — падалью. Крупная. Весит не меньше двух стоунов. Перья жесткие. Есть когти, но не такие, как у соколов, и клюв прямой.

Раньше достаточно было бы взгляда, а сейчас приходилось угадывать.

Все занятие.

Оден попытался вспомнить, какие птицы водятся в лесах, но вынужден был признать, что знания его в данном вопросе более чем размытые.

Главное, что в любом случае она съедобна.

Как показалось, лес над головой зашумел одобрительно.

Глава 5. Другая сторона

Спустившись в библиотеку, Виттар сделал глубокий вдох и сосчитал количество томов на ближайшей полке. Обычно это действие успокаивало, однако сейчас требовалось нечто большее.

Некоторое время он просто ходил, изредка касаясь пропыленных корешков — слуг в доме было вчетверо меньше обычного, и не оттого, что род Красного Золота обеднел, но потому, что Виттара раздражала всяческая суета, которая была бы неизбежна. Он уже привык к тишине дома, которая многим казалась зловещей, и некоторому запустению.

Старинный особняк, в отличие от хозяина, умел ждать.

Но и он в последнее время как-то резко постарел. Побелевшие оконные стекла, словно затянутые бельмами глаза, больше не пропускали света. Неподъемны стали веки тяжелых гардин. Скрипел паркет, трещины ползли по стенам, разрезая каменные пласты отделки. И вездесущая пыль, будто седина, покрывала вещи. Дом сдавал комнату за комнатой, и стонами, вздохами жаловался призракам на хозяйское равнодушие.

Слуги же, улавливая его настроение, не спешили помогать старику.

Конечно, будь жив степенный Мангстрэйм, бессменный мажордом, он не допустил бы подобного произвола. Но Мангстрэйм ушел, следом за ним и его супруга, пятьдесят восемь лет служившая при доме экономкой, а Виттар так и не удосужился найти замену.

Впрочем, он и не пытался: не до того было.

Виттар заставил себя остановиться перед зеркалом, чья поверхность помутнела и оттого отражение выглядело расплывчатым, словно бы по ту сторону стекла стоял призрак, и спокойно расстегнуть все восемнадцать пуговиц на кителе.

Пуговицы были квадратными и неудобными, с трудом проходившими в узкие петли, оттого простейшее действие это требовало полной сосредоточенности. Китель он аккуратно повесил на спинку кресла, поправил лацканы и манжеты. Пригладил волосы.

Успокоение не приходило.

И контроль над собственным телом давался с трудом. Живое железо стучало в виски, требуя свободы. Враг. Нужен враг.

Кровь. Смерть.

Охота.

След, чтобы яркий и по земле. Погоня. Бег, который закончится схваткой. И скрежет когтей по стальной броне. Визг добычи. Треск плоти в тисках челюстей.

Агония зверя.

Или не совсем, чтобы зверя.

Живое железо требовало свободы. Ненадолго... ведь легче станет, если Виттар поддастся, послушает себя, позволит себе то, на что имеет полное право.

Не бешенство — он же не теряет разум, вполне отдает себе отчет во всем, что собирается делать — но справедливая месть. Жизнь за жизнь. Честный размен.