Евгения Кострова - Лазурное море - изумрудная луна (СИ)

И все же когда она вышла под свет красного и янтарного огней, тени укрыли ее черной, как смог мантией; как облака, скрывающие мягкий серебряный свет луны, отражающийся в морской бездне, и золотая вышивка бессмертной огненной птицы выписывалась на шелковой материи, когда тяжелый и широкий изумрудный пояс свисал с бедер, ловя сверкающими гранями, холодный блеск полымя. Она была босой, и, ступая с мраморных лестниц, под ее ногами вырастали чистые и белоснежные хризантемы, и сердцевины наполнялись густотой крови, и когда рдяные капли застывали в воздухе, на холодные камни опадали рубиновые драгоценные бусины.

— Но твоя госпожа, которую ты столь ревностно оберегаешь, смотрит на меня со своего каменного трона, как и ее сердце, и я вижу, как она улыбается, ибо благодаря ее тихому смеху, я смог дойти до ее дома, погрязшего в смуте раскаяния, — прошептал Анаиэль, делая глубокий вдох и поднимая взгляд на женщину, спускающуюся с древнего престола. Он вбирал в себя ветер, пропитанный гнилью, и изо рта его поднимался холодный пар, кружась сизой змеиной дымкой, когда морозный воздух превратил шумящие воды бассейна в ледяную агатовую гладь. И дева подняла золотую корону из ветвей оливы, возлагая венец на свою голову, и листья переливались сиянием изумрудных камней.

— Ты говоришь, темный дух, что я сгину, но это мои ветряные волки поглотят твое жалкое и безобразное сердце, и о твоем уродстве забудут, — сказал мужчина, когда на зеркальную поверхность вод вставали северные волки. Их шкура мерцала серебром светлой луны, и их грозный вой и воинственное рычание наполняло белые стены застывших дворцов в отдалении, содрогался живой ветер от завывания диких волков, когда их когти вонзились в покрытые сумрачные льдины, несясь огромной стаей на громадного вепря. Аметистовые серьги женщины колыхнулись, когда она откинула голову, заливаясь безудержным смехом, и в тот же миг страшная тень, вздымающаяся за спиной молодого человека, поникла, растаяла, как исчезает тьма на восходе дня в свои правления. Костяные рога обратились в жемчужную пыль, осыпаясь алмазной стеклянной крошкой, и на увядающем от вихрей теплого восточного ветра песке, сияли сапфировые перста и золотые охотничьи ножи.

Анаиэль вдохнул в себя спертый воздух, и посмотрел на руки, на которых больше не было шрамов, и не лилась рябиновым потоком кровь на обожженные холодом ладони. Порезы, оставленные ужасными когтями, затягивались, и за спиной он услышал тяжелый, утомительный вздох, за которыми последовал звук сильного и уверенного шага. Перед его взором предстал высокий мужчина, и в темноте, кружащейся в глазах черной ночи, он узрел пугающего зверя, удерживающего его в своих смертоносных когтях. Страшный хищник ушел в тень зимнего полумрака, и следы его высоких сапог оставляли голубеющей иней. В коротких светлых каштановых волосах плавилась медь и красное злато от высившегося пламени, и в тонкие пряди вплетались золотые украшения, которые носили мужчины из благородных семейств, но он не смог разглядеть тонкого орнамента. Его одеяние было подобно водопаду, опадающего в реку в безлунную холодную ночь, и тонкая золотая вышивка выплетала на его спине трех соколов, расправляющих крылья в ареоле солнца, сияла, как искрящийся свет, противившийся полному затмению. Темный кафтан покрывал лоснящейся и скользящий меж пальцев мех белой лисицы. Кожа его была белой, но не как безжизненный оттенок белизны у британских солдатов, а как снега, стелющиеся на вершинах северных гор и крутых плоскогорий, и скалистых склоном, где бушевало темное море, белое от пены. Мужчина остановился, сцепляя сильные руки за спиной, и медленно обернулся к смертному человеку, к ногам которого приближались белоснежные волки, поднимающиеся с заледеневшей кромки воды, и, оскаливаясь, впивались одичалыми глазницами в фигуру существа, принявшего людское обличье.

— Смертный, который не склоняется перед вечными созидателями, — произнес глубоким голосом мужчина, презрительно с усмешкой на красных устах взирая на Анаиэля, что смиренно выносил тягость повышающегося давления в воздухе, хотя горло сдавливало в невидимых тисках, и на кончике языка теплилась горечь. На темных рукавах дорогого кафтана были вышиты орнаменты восхода, снега и сухие листья, и до локтей выписывались нарциссы, камелия и керрия.

— Вы жалкие создания, которые не могут обрести покой, мне ни к чему склоняться перед теми, для кого время остановилось. Я могу лишь испытывать чувство печали и жалости к призракам, что не смогли обрести покой. И пришел я не для того, чтобы отдавать свою душу в Ваши владения, а говорить с твоей царственной госпожой, — тихо сказал он, поднимая свой чистый небесный взор.

— Мы не призраки, а живые создания из плоти и крови, как и ты, смерд, — возразил мужчина, прикрывая свои глаза, в которых сияло серебро туманов, нависающих над полноводной горной рекой.

— Ты просто незнающий, но ты ведаешь, что творишь, раз осмеливаешься ступить в один из благородных домов темной обители. Это достойно уважения, — склоняя набок голову, сказал мужчина, наблюдая за сизыми ветрами, окаймляющие высокие факелы. — Явился ли ты, чтобы исполнить свои желания и страсти?

— Нет, — ответил Анаиэль, чувствуя страх и вожделенную мечту, грезившуюся в его потаенных снах, яви которых он так боялся. Он знал, что эти серебряные глаза смогут рассечь сознание, заглянув в желанное видение, а создание предложить вечное блаженство в своей мечте, не достигнутой в жизни, но осуществившейся в смертном сне без пробуждения. Сотни, тысячи душ, что оберегали эти создания, мирно покоились в созданных ими мечтами, и сладостными иллюзиями людей питались высшие дворяне сумрачного небосвода.

— Я пришел говорить с твоей владычицей, которую ты так яростно оберегаешь. И Кашир никогда не принадлежал отпрыскам ночного покрова, вы отняли один из величайших градом золотой Империи для своего бахвальства и ненасытности тщеславия.

— Здесь нет хозяев, — отозвался мужчина, с теплой улыбкой на губах оборачиваясь к подступающей к нему женщине, которой он подал руку, и та вложила в его ладонь свои холодные, как лед пальцы. Его лицо исказило влечение и дурманящая страсть, так преданный раб, взирает на возлюбленную властительницу своего сердца; мужчина, пленившейся пламенным поцелуем избранницы, но глаза его оставались мертвыми, в них не было и капли жизни.

— Но я живу лишь для исполнения ее желаний, ибо я господин, которому она подвластна. Так поступают супруги, которые отдают небесам клятвы верности. Разве твои постулаты не твердят тебе того же?

— Поэтому вы поработили целый город?