Джо Аберкромби - Прежде чем их повесят

Он третировал младших, угождал старшим. Частенько выжимал деньги из друзей, которым это было не по карману, добивался своего от девушек, а потом бросал их. Он ни разу в жизни не поблагодарил своего друга Веста за все его услуги, зато с охотой затащил бы в постель его сестру, если бы она позволила. С нарастающим ужасом Джезаль осознал, что с трудом может припомнить — сделал ли он в жизни хоть что-нибудь не ради себя.

Джезаль нерадостно заерзал на мешках с кормом. Что отдал, то в результате и получишь, и никакие манеры не спасут. Отныне он будет думать в первую очередь о других. Он будет обращаться с любым, как с равным. Но это, конечно, позже. У него будет вдоволь времени, чтобы стать лучше, когда он снова сможет жевать. Джезаль потрогал повязку на лице и машинально поскреб ее, потом одернул себя. Рядом с повозкой ехал Байяз, поглядывая на воду.

— Вы видели? — пробормотал Джезаль.

— Видел что?

— Это. — Джезаль ткнул пальцем в лицо.

— Ах, это. Да, видел.

— Как все плохо?

Байяз наклонил голову.

— Честно? В целом мне, пожалуй, нравится.

— Нравится?

— Пусть не сейчас, но швы отпадут, опухоль спадет, синяки поблекнут, струпья отвалятся. Челюсть, боюсь, уже не будет прежней формы, и зубы, конечно, заново не вырастут, но если ты и потеряешь юношеское очарование, то, несомненно, обретешь некую силу, нюх, тайну. Люди уважают того, кто повидал действия, а на развалину ты вовсе не будешь похож. Готов предположить, что девушки еще будут готовы терять от тебя голову, если тебе нужны безголовые девушки. — Маг задумчиво кивнул. — Да, в целом, думаю, это поможет.

— Поможет? — Джезаль прижал руку к повязке. — Чему поможет?

Но мысли Байяза были уже далеко.

— У Гарода Великого имелся шрам через всю щеку — и он ему ничуть не вредил. По статуям, конечно, этого не видно, но в жизни его только больше уважали. Гарод был в самом деле великим. У него блестящая репутация честного и надежного человека — часто он таким и был. Но мог и не быть — если того требовала ситуация. — Маг тихонько рассмеялся. — Я рассказывал, как он пригласил двух своих злейших врагов на переговоры? Он сумел перессорить их до заката дня, и вскоре их армии уничтожили друг друга в сражении, и Гарод получил победу, не ударив пальцем о палец. Проведал он, что у Ардлика прекрасная жена…

Джезаль улегся на спину. Эту историю Байяз ему уже рассказывал, но говорить об этом бесполезно. Да и послушать второй раз можно — тем более что других занятий нет. Что-то успокаивающее он находил в непрестанном жужжании низкого голоса старика, особенно сейчас, когда солнце пробилось из-за туч. А рот почти не болел, если не пытаться шевелить челюстью.

И Джезаль откинулся на тюк соломы, повернув голову набок, и, легко покачиваясь в такт движениям повозки, смотрел на скользящую мимо землю, на траву под ветром и солнце на воде.

По шажочку

Вест, стиснув зубы, полз по заиндевелому склону. Окоченевшие и ослабшие пальцы дрожали, цепляясь за мерзлую землю, обледенелые корни, холодящий снег. Губы потрескались, из носа текло непрерывно, края ноздрей саднило. Воздух просто врезался в глотку и щипал легкие, хрипло вырываясь наружу клубами пара. Вест пытался решить: было ли решение отдать плащ Ладиславу худшим в жизни. Получалось, что да. Не считая, конечно, спасения жизни эгоистичной скотины.

Даже когда он готовился к турниру — по пять часов в день, — он и представить не мог, что можно так уставать. По сравнению с Тридуба лорд-маршал Варуз казался до смешного ласковым учителем. Каждое утро Веста грубо будили до рассвета и почти не давали передохнуть до самого заката. Северяне были машинами, все до одного. Люди из дерева — они не уставали и не чувствовали боли. Все мышцы Веста болели от такой беспощадной гонки. Он весь покрылся синяками и ссадинами от бесконечных падений и столкновений. Ноги в мокрых сапогах кровоточили и покрылись волдырями. В голове началось знакомое постукивание в такт затрудненному биению сердца вперемешку с горящей раной на голове.

Холод, боль и усталость могли сломить кого угодно, но хуже всего было ошеломляющее чувство стыда, и вины, и поражения, которое било на каждом шагу. Его отправили с Ладиславом, чтобы не случилось беды. А в итоге беда стряслась почти непостижимая. Вся дивизия потеряна. Сколько осталось сирот? Сколько вдов? Сколько родителей потеряли сыновей? Если бы только он сделал больше, в тысячный раз повторял Вест, сжимая в кулаки побелевшие руки. Если бы только смог убедить принца оставаться за рекой, все эти мужчины могли бы остаться в живых. Столько смертей! И неизвестно даже — жалеть их или завидовать.

— По шажочку, — бормотал он про себя, взбираясь по склону. Иначе нельзя. Если стиснуть зубы изо всех сил и сделать столько шагов, сколько нужно, доберешься куда угодно. По одному болезненному, усталому, замерзшему, виноватому шажку. А что еще ты можешь?

Едва они добрались в конце концов до вершины холма, принц Ладислав рухнул на корни дерева — это он проделывал по крайней мере каждый час.

— Полковник Вест, прошу вас! — принц, окутанный вырываюшимся изо рта паром, с трудом глотал воздух. Сопли протянулись двумя блестящими дорожками до бледной верхней губы, как у маленького ребенка. — Я больше не могу! Скажите им… пусть прекратят, ради всего святого!

Вест выругался шепотом. Северяне и так уже раздражены — и уже почти не скрывают своих чувств, — но Ладислав, хочешь не хочешь, по-прежнему его командир. Да еще и наследник трона. Вряд ли Вест вправе приказывать встать.

— Тридуба! — прохрипел он.

Старый вояка хмуро навис над плечом.

— Лучше не проси меня останавливаться, приятель.

— Нам нужно.

— Во имя мертвых! Опять? Вы, южане, просто тряпки! Ничего странного, что Бетод так вам врезал. Если вы, уроды, не научитесь воевать, он еще вам врежет, помяни мое слово!

— Пожалуйста. Только на минутку.

Тридуба поглядел на распластанного принца и с отвращением покачал головой.

— Ну, ладно. Можете присесть на минуту, если это поможет вам двигаться быстрее, но не делайте из этого привычку, ясно? Мы сегодня не прошли и половины того, что нужно, если мы хотим обогнать Бетода.

Тридуба пошел кричать на Ищейку.

Вест опустился на корточки, разминая закоченевшие пальцы ног, и сложив ладони лодочкой, начал дышать на них. Ему хотелось раскинуться на земле вслед за Ладиславом, но он по горькому опыту знал: перестанешь на какое-то время двигаться, и первое же движение причинит сильную боль. Пайк с дочерью стояли рядом, с виду почти не запыхавшиеся. Они служили ярким доказательством — если кому-то нужны доказательства — того, что работа с металлом в исправительной колонии лучше готовит к переходу по вражеской территории, чем жизнь, лишенная забот.