Карина Демина - Ведьмаки и колдовки

Меж тем ненаследный князь продолжил:

— Осталось два варианта. Счастливую случайность я отмел, поелику в этакие случайности не особо верю… да и предыдущие беременности крепко подорвали здоровье вашей матушки… вон Аврелий Яковлевич и справку от медикуса раздобыл, по которой выходило, что сама панна Берута выносить и родить жизнеспособное дитя никак не могла. Следовательно, возвращаемся к последнему варианту. Заменная жизнь, так?

Эржбета молчала.

— Не волнуйтесь, вас-то никто не обвиняет… вы, простите, не в том возрасте были… если вообще вы были, чтобы решение принимать. А прапрабабка ваша, которая обряд проводила, давно уже человеческому суду неподсудна.

— Какая теперь разница?

— Никакой, Эржбета, совершенно никакой… вы не виноваты, что ваша прапрабабка хотела наследника, а отец оказался чересчур слаб, чтобы противостоять ее желанию. И боязлив… или не знаю, в чем дело, но доказать, что он о ритуале знал, не получится. Но он знал и потому вас боялся.

— Не он один, — тихо ответила Эржбета. — Вы говорите, что я не виновата, но там… там все как-то узнали и… и решили, что виновата именно я. Не только в том, что моя бабушка выкупила мою жизнь чужой…

— Детской, — очень тихо произнес Лихослав. — Это не просто запрещенный ритуал, это… черная волшба, как она есть…

— Но она и вправду не виновата. — Евдокии было жаль Эржбету.

Ведь и вправду непросто ей приходилось.

Откуда узнали? Кто-то за старухой подсмотрел, кто-то кому-то что-то сказал… да и мало ли способов есть? Сплетни по селу разлетаются быстро, день ото дня обрастая подробностями. И ежели бабка Эржбеты убила ребенка, то… то саму Эржбету еще до появления ее на свет сочли чудовищем.

— Вам так хотелось высказаться. — Эржбета поднялась и ткнула в чешуйчатую грудь пальчиком. — Показать, какой вы умный… как до всего дошли… правду раскопали… Раскопали, поздравляю. Так все и было. Почти так. Наследника желал мой отец. Вот только он был болен, дурную болезнь подцепил, оттого и умирали дети, что у мамы, что у любовниц его. И главное, он лечился, вылечился, а дети все одно… и бабушка сказала, что знает верный способ, надо только купить здорового младенчика. А он согласился. Ведь что ему до других младенцев? В деревнях их множество, в деревнях рожают каждый год почти, некоторых и сами свиньям подкидывают, чтобы…

— Меня сейчас вырвет, — сказала Мазена, обмахиваясь пятерней. — Нам обязательно это слушать?

— Кто бы говорил. — Эржбета обернулась. — Моя прапрабабка — детоубийца, а отец замаран, пусть и не желает признаваться, в черной волшбе, но я сама никого не убивала…

— Я убивала?

— Ты искалечила двух девчонок, чтобы обойти этот дурацкий пункт с единорогом…

Мазена от обвинения отмахнулась с легкостью:

— Они знали, на что идут. Им было уплачено…

— И совесть тебя не мучит?

Судя по всему, совесть у Мазены если и просыпалась, то нечасто. Да и куда совести против родовой чести, которую позорить вовсе невместно.

— Я же ничего не делала! — Эржбета почти кричала. — Ничего! А меня попросту отослали… меня боялась родная мать! И продолжает бояться. Отец не лучше… слуги… кормилица и та хотя знает меня с рождения, а все одно… в деревне шепчутся, что за меня не одного, а дюжину младенчиков убили… или две дюжины… или каждый год по две дюжины… что бы ни случилась, я виноватая… дом трижды поджигали…

— И потому вы, Эржбета, в конкурсе увидели шанс вырваться из привычного круга?

— Да. Осуждаете?

— Одобряю, — ответил Себастьян. — И весьма рад, что колдовка — не вы. Панночка Габрисия…

— Понимаю, — прервала та жестом. — Позвольте я сама. Несколько лет тому я имела несчастье быть обрученной с человеком, который… которого… которого застала в весьма компрометирующих обстоятельствах.

— В постели с Богуславой? — уточнила Мазена, бросив взгляд на эту самую Богуславу, которая ныне казалась совершенно безразличной к происходящему вовне.

— Не в постели. — Габрисия поморщилась, поскольку и ныне воспоминания ей были неприятны. — Но… почти… полагаю, если она здесь, то… до постели дело не дошло… и не в этом дело, просто… они оба надо мной посмеялись, над той, какою я была. А я прекрасно знала, что некрасива. Но уродливой… мой жених был пьян, а потому несдержан в словах. Сказал, что его от меня тошнит и… и ему нужна не я, но отцовские земли. Это было оскорбительно.

Она говорила сухо, подчеркнуто равнодушно и не глядя на Себастьяна.

— Сейчас я вынуждена признать, что этот случай произошел весьма своевременно. Я не успела выйти за него замуж. А заодно и поняла, что внешность все-таки важна.

— И стали искать варианты ее улучшить?

— Именно.

— Как вижу, нашли.

Габрисия усмехнулась и сложенными щепотью пальцами провела по своей щеке.

— Нашла. Не ведьмака, если вы об этом. Волшбой можно изменить что-то… малое… или большое, но как надолго? Мне не нужна была иллюзия. Я хотела измениться сама. Корвин помог. Он… родом из Хольма… в Хольме совсем иная медицина. Толика чар и много труда. Он резал и сращивал… было больно, но я терпела, пока Корвин перекраивал мое лицо. Он сказал, что оно красиво, просто… нужно немного исправить. Изменить форму подбородка, разрез глаз. Уменьшить нос. И да, мама была против, но она меня поняла. Сказала, что, возможно, будь она помоложе, рискнула бы…

— Ваш Корвин, как понимаю, находится здесь незаконно?

— Да. Он вынужден был бежать. В Хольме… свои порядки. Ему грозила смерть, и Корвин предпочел рискнуть. На мое счастье, ему удалось переправиться через Серые земли…

— Или ему помогли, — очень тихо произнес Лихослав. — Если ее Корвин был нужен Хозяйке…

Евдокия кивнула.

Логично.

Да и Себастьян, похоже, о том же подумал.

— Что ж, множество ложных целей… такая интересная игра… такая увлекательная… несколько конкурсанток, у каждой из которых своя тайна… Ядзита видит беспокойников, а заодно уж и Хельму служит, она, а не Эржбета — новая жрица… Эржбета живет заменной жизнью и почти целиком уходит в выдуманный мир. Мазена использует запрещенные проклятия, чтобы прикрыть свой позор. Габрисия связалась с хольмовой волшбой, и вздумай Аврелий Яковлевич ее проверить, увидел бы следы… А вы, Иоланта? Что не так с вами?

Она стояла, опираясь на руку Матеуша, и робко улыбалась, вот только улыбка эта была… ненастоящей? Евдокия нахмурилась.

Перед глазами плыло.

И мир двоился… или нет, не мир, он оставался прочен, устойчив, и во многом потому, что мир этот Лихо держал. А вот с Иолантой было неладно. Она менялась, и из-под одного обличья проступало другое.