Обрушившая мир (СИ) - Лирийская Каролина Инесса

— Ты смеешь говорить на святом языке, презренная изгнанница? — холодно спрашивает Михаил. — Ты не достойна стоять на этой земле…

— Я смею, Heleh [2], — нагло щурю глаза я. — Потому что кто-то должен его помнить, когда Небеса падут. Смотри, твой мир уже горит.

Его лицо не выражает ровно никаких эмоций.

— Они не падут. Это невозможно.

— До твоей смерти — конечно, нет. Но я намерена совершить то, чего никто никогда не делал: убить наместника Божьего. Как думаешь, моих сил хватит? Или я всего лишь наглая зарвавшаяся девчонка, которая не достойна твоего внимания? Но взгляни на меня, я здесь, и я стою на ногах.

Он намеревается просто испепелить меня своим светом, но я только начинаю распаляться. Весь страх улетучивается, сменяется странной мыслью: я смогла! Я дошла до конца, я стою напротив самого могущественного существа в трех мирах, и я осмеливаюсь дерзить ему в лицо.

А еще я осмеливаюсь встать ровней, потому что большая часть ран уже регенерировала и по венам снова течет чистый адреналин, и осмеливаюсь взять меч и направить его прямиком на Михаила. Такого никто не делал уже тысячи лет, и вот я, всего лишь один из многих Падших, готова сразиться с тем, кто равен Богу.

Я сошла с ума. Это совершенно точно.

Награждаю улыбкой спокойного, как каменная статуя, Михаила. Меня ждет самая важная битва моей жизни, и, возможно, она станет последней.

Но это, черт возьми, стоит всего пройденного пути!

Глава 32. Мене, текел, фарес

Говорят, в самые ужасные моменты перед глазами проносится вся твоя никчемная жизнь. Говорят, то, о чем ты думаешь перед несвоевременной кончиной, на деле является для тебя самым важным. Ну, любовь там, неоконченные дела, несбывшиеся мечты и прочее.

Стоя напротив архистратига с обнаженным мечом, я не думаю. Вот вообще — все мысли напрочь выметает бьющий в глаза яркий свет, зло щерящийся на мои черные крылья. Итак, впереди моя погибель, а я смеюсь в голос, срывая связки. Нет, не моя погибель — в лучшем случае она наша.

— Твоя неудавшаяся революция будет позором всех трех миров, — снисходительно говорит Михаил, поднимая копье высоко над головой — не чтобы бросить, но чтобы оно плавно перетекло в форму изящного, поющего клинка, нацеленного прямо на меня.

Gladio Domini, меч Господень. Мне с ним не тягаться: в нем больше святости, чем во всех убитых мной ангелах, я могу лишь попытаться не умереть в первую же секунду нашего поединка. Собраться, не сдаваться, не отступать ни на шаг — вроде бы все просто. На словах.

Тело инстинктивно принимает боевую стойку, вбитую мне в юности, — боевую стойку ангелов. Светлые глаза Михаила чуть щурятся — он то ли зол, то ли просто выбирает наиболее легкий способ, которым меня можно прихлопнуть: одним ударом, как надоедливое насекомое. В ответ я демонстрирую острые клыки и делаю несколько движений кистью — меч сливается в единое вращающееся колесо.

Где-то позади меня отплевывается кровью Габриэль, с трудом поднимаясь и облокачиваясь на неровный обломок. Еще дальше гремит бой, умирают ангелы и демоны, и там Люцифер — тот, ради кого я стою здесь, сдерживая архангела до прибытия кого-то, кто сможет его остановить.

Он нападает неожиданно, бросается вперед всем телом, тактикой напоминая какую-нибудь обезумевшую бестию. Я понимаю его: что-то похожее я испытывала, когда на меня бросался Тэал — парнишка, который и близко не стоял к моему уровню фехтования.

Как и демоненок, я оказываюсь вертлявой. Очень.

Меч опускается туда, где я была секунду назад, впивается не в тело, а в камень, но Михаил не произносит ни звука, просто разворачивается и смотрит на меня спокойно, вызывая этим неприятную дрожь в основании крыльев. Он держит тяжелый, смертоубийственный меч одной рукой, не прилагая к этому никаких усилий. На секунду я вижу свое перекошенное отражение на зеркале клинка — там нет ни капли ангельского, там только страшное лицо и темные провалы глаз. Михаил знает, что я зло, а зло нужно искоренять.

Я вновь бросаюсь в сторону — это больше походит не на битву, а на догонялки. Да к черту, вся моя жизнь больше походит на это! Сверкающий меч почти настигает, но я успеваю уклониться, почти падаю наземь. С той сосредоточенностью, с какой обычные смертные выкашивают траву, архангел вздымает меч вновь, ведь ему не нужно делать передышку, чтобы вздохнуть. Оступившись, я едва выравниваюсь, но уже вижу стремительно уменьшающийся разрыв между моей головой и острой кромкой лезвия. Еще немного, и она вопьется в шею, как дикий зверь, охочий до крови.

Его можно понять: я мелкая сошка, которая решила взобраться повыше, случайное стечение обстоятельств, убившее, однако, тысячи и тысячи ангелов всего парой слов: «Пора начинать». Это было неминуемо, Небеса лишь отсрочивали свою смерть, и у них это выходило довольно неплохо. Но вот мы здесь, а город лежит в руинах — и что должен сделать архистратиг? Конечно, убить меня. Это, в конце концов, его долг.

Только вот я против того, чтобы меня убивали. Да и остальные, видимо, тоже.

Движения Габриэль не замечает никто из нас, поглощенных этим сражением, она просто вдруг возникает где-то между, в том маленьком пространстве, отделяющем меня от смерти. Я уже вижу за крылатой спиной фигуру тоненькой девочки со страшными глазами — сама Всадница пришла засвидетельствовать мой провал. Только через секунду ее лицо мрачнеет — и я вижу Габриэль, с воем прижимающую руку к груди. Руку… отсутствующее запястье.

Она успела выставить передо мной только руку. Ради меня пожертвовала шансом сражаться и держать меч. Михаил изумленно останавливается, глядя на кривое от боли лицо и слыша ее отчаянный крик. Бьющий прямо по ушам.

Пользуясь моментом, я выхватываю из сапога заговоренный нож и быстрым движением отправляю его в шею архангела, но руки трясутся, и бросок выходит кривым. Острие врезается в руку Михаила, да и недостаточно глубоко, но все же так, чтобы доставить ему немного неудобств в обращении с оружием. Архангел резко вырывает нож, часто моргая от боли, но не позволяя себе морщиться.

Я готова умереть тысячу раз, чтобы еще раз увидеть это выражение его лица: когда слетает маска всемогущего архангела и проступает нечто живое, настоящее. На секунду в его глазах мелькает — нет, не страх — всего лишь легкое беспокойство, но это уже в какой-то степени победа.

Победа над убеждениями и устоями — моя кровавая революция, которую свершить нужно было давно, еще в далеком детстве. Потому что я отлично помню лицо архангела Михаила, помню, что он когда-то тоже был живым. Когда казнил восставших против Небес.

Нет Света. Нет Тьмы. Есть лишь мы сами. Есть три мира, три народа. И Вселенной пора бы уже избавиться от предрассудков и стереотипов: я видела великодушных демонов и ангелов, взмахивающих мечами над невинными. Я видела все изнанки миров, все грани ангелов, демонов и людей.

Габриэль прекращает выть, потому что отрубленное запястье это уже не вернет. Вероятно, в этот момент она окончательно отрекается от Рая и четырех золотых крыльев. Я не знаю — мне некогда об этом думать.

На мече Господнем кровь архангела. Не предательницы своих братьев и сестер, а той, кто сделал выбор в этой войне. Она выбрала меня, выбрала, потому что ее надежда не угасает, как и моя. И это срывает мне крышу.

Ошарашенный этим бессмысленным поступком, Михаил окончательно ломается. На миг кажется, что он отчаянно хочет что-то спросить у Габриэль, но перехватывает ее взгляд и осекается. Так смотрят демоны, так у них темнеют от ярости глаза — и так же они будут стоять твердо и ровно, будто на параде, несмотря на страшнейшие раны. Ни один демон не склонится перед врагом. Даже перед единовластным правителем небес.

Габриэль теряет сознание от боли — и вполне может умереть от кровопотери, но я точно знаю, что Михаил не берется ее добивать. Трудно винить во всех ошибках бывшую соратницу, когда рядом есть амбициозный Падший ангел.

Я бросаюсь вперед, выстреливая три раза и отбрасывая бесполезный разряженный мушкет в сторону. Мой удар блокируют, но не так уж и уверенно. В сверкающей броне три отвратительных дыры, и хотя для существа его уровня это только царапины, Михаил сбивается, понимая: его можно ранить. Его можно убить, как и любого из нас, из идущих в атаку очертя голову и приносящих себя в жертву новому миру.