Анастасия Парфёнова - Городская фэнтези — 2008

— Брось заговаривать зубы, мартышка, — презрительно сказал Куклин. — Давай сюда Книгу — и останешься жив.

— Минуту терпения, клоп-переросток, — огрызнулся я и подбросил на руке гранату. — Отдам. В обмен на информацию.

— Наглый какой. Ну, хрен с тобой, спрашивай…

— Зачем ты убил Хоха, офицер?

— Весь город знает, что его загрызли бродячие псы.

— Так мы каши не сварим, лейтенант. Похоже, тебе всё-таки придётся нырять за Кодексом в самую трясину. — Я снова подбросил гранату. — И собирать её там по клочкам.

— Это была месть, — прошипел взбешённый Куклин. — Восстановление справедливости. Лет семь назад Хох был редактором издательства, которым сейчас руководит. Руководил. Я — человечком. Я принёс ему рукопись романа. Отличного романа, гениального. Я вложил в него всю душу. А этот негодяй сначала тянул время, скрывался от меня за своими секретаршами, не отвечал на телефонные звонки и письма, а потом — отказал. Меня даже на порог не пустили, когда я хотел выяснить причину отказа!

— Успокойся, милый, — подала голос Вера.

— В ярости я сжёг роман, — продолжал страстно говорить Куклин. — О чём до сих пор чудовищно жалею. Увидев Хоха здесь, понял, что его смерть будет полезна для моего служебного роста. И это — помимо мести. Я перервал ему глотку с упоением. Жаль, насладиться зрелищем агонии помешала росомаха. Она у тебя настоящая бестия, Раскольник. Я хотел бы попробовать её крови! Теперь давай Кодекс.

— Нет, Куклин. Знаешь, я передумал. Ты недостоин его. Ты же обыкновенный нытик, интеллигентишка. Роман! Гениальность! Месть! Тьфу. Владелец Книги Рафли должен быть хладнокровен, целеустремлён и бесстрастен. Вера, иди сюда. Я отдам её тебе. И даже помогу распотрошить Рыкова.

Вера растерянно оглянулась на Куклина.

— Иди, иди, — подбодрил тот. Видно, считал, что отнять Кодекс у женщины будет проще. Неужели считал меня абсолютным идиотом?

Когда Вера приблизилась, я надел на неё ранец. Оттолкнул. Куклин дёрнулся к ней, но тут же замер. Глубокое, как здешняя топь, дуло «моссберга» смотрело ему точно в грудь.

— Свинец, — сказал я. — Серебро. И ртуть. Адская смесь, лейтенант, просто адская. Пять пуль по сорок граммов каждая. Итого — полфунта самого губительного на свете и во тьме вещества. Сделай один шаг, упырь, и я превращу тебя в пар. Кстати, очаровательные сапожки. Когда сдохнешь, подарю их одному знакомому голубенькому. Он наверняка будет счастлив. Дьявол, да я мечтаю, чтоб ты пошевелился!

Тем временем Вера крошечными шажками двигалась к укрытому моим плащом телу мужа. Казалось, кто-то осторожно тянет женщину за невидимую верёвочку, а она не в силах сопротивляться.

Из-под плаща выставлялась рука. Указательный палец плавно двигался, приманивая женщину. Вера сделала последний шаг, почти наступив на этот палец. И тогда плащ взвился в воздух, отброшенный стремительным движением, а возле женщины встал Рыков. Огромный, улыбающийся. Невредимый.

— Ты молодец, Родя, — сказал он. — Не подвёл меня. А теперь убей сопляка!

Вот так мне посчастливилось услышать первый в жизни приказ высшего упыря. Да не какого-нибудь свежеиспечённого офицера, а матёрого патриарха. Противиться ему — невозможно. Я ещё дослушать не успел эту команду, а ружьё уже выстрелило. Промахнуться на таком расстоянии казалось нереальным.

Я промахнулся четырежды. Пятая, последняя пуля сшибла Куклина с ног.

Он шлёпнулся на живот, но тут же поднялся на четвереньки и вдруг словно вывернулся наизнанку. Одежда и повязка с головы разлетелись сотней грязных лоскутов. Вместо Куклина возникло кошмарное существо. Мертвенно-бледная кожа, сильные конечности с цепкими пальцами, кожистый гребень вдоль хребта, гигантские половые органы и толстая, складчатая, как у игуаны, шея. Головы — не было. Действительно не было. Шея оканчивалась пастью. ПАСТЬЮ. В эту жуткую дыру без труда вошёл бы футбольный мяч. Два ряда треугольных зубов двигались в противофазе, будто зубцы газонокосилки. В ярко-алой с жёлтыми разводами глотке что-то пульсировало. Не то клубок змей, не то десяток языков. Рана от пули — на груди — быстро затягивалась.

Вурдалак обратил пасть к небу, издал вой и прыгнул. На меня.

Я встретил его взмахом шашки. От первого удара он увернулся, вторым я его достал. Кончик клинка чиркнул по гениталиям. Упырь завизжал и сделал длинный скачок в сторону. Ещё один. Повалился, перевернулся на спину и начал с остервенением не то грызть, не то лизать повреждённые органы. Не успел я приблизиться, чтоб довершить дело, как он вновь оказался на четырёх лапах. Прижался брюхом к земле. Омерзительно виляя задом, словно гулящая кошка, и так же противно мяукая, попятился.

А потом втянул шею-пасть в костистые плечи — чтобы через мгновение, подав её резко вперёд, плюнуть. Клубком не то змей, не то языков.

Когда харкотина врезалась мне в лицо, оказалось, что это пиявки. Огромные и очень проворные. Они тут же впились в щеки, лоб, в губы; а одна — в левое веко. Было чудовищно больно — точно на меня плеснули кипятком. Я сразу потерял ориентацию в пространстве. Выронив шашку, принялся с диким рёвом сдирать ногтями извивающихся паразитов. Казалось, они отрываются вместе с кожей и мясом. Кусочком сознания, чудом сохранившим трезвость мысли, я понимал, что являюсь сейчас лёгкой добычей для вурдалака Куклина. Поэтому отступал назад, брыкаясь вслепую ногами. Упырь все не нападал.

Выцарапав последнюю пиявку, я приоткрыл один глаз.

Чудовище тонуло. Из взбаламученного «окна» топи выставлялась только мучительно вытянутая шея с разинутой пастью да скрюченная кисть.

— О-ом-мохы-ы-ы-ы, — вырывался из пасти почти человеческий стон.

Рядом, на травяной кочке, сидела Мурка и внимательно наблюдала за гибнущим вурдалаком.

— Ты едва не опоздала, девочка, — пробормотал я окровавленным ртом.

Мурка неодобрительно скосила на меня глаз.

— Отличная работа! — победоносно заорал Рыков. — Иди сюда, я обниму тебя, Родька!

— С гребаными упырями обниматься…

Он услышал и захохотал. Потом резко оборвал смех и повторил, выговаривая слова заботливо и душевно:

— Подойди, Раскольник. Ты же кровью истечёшь. А я в секунду остановлю кровотечение. Подойди ко мне.

И вновь тело перестало слушаться разума; ноги сами собой понесли меня к проклятому патриарху. Глаза залило кровью из ран на лбу, я не видел, куда ступаю, спотыкался, матерился, но шёл. Приблизился. Он сказал «замри, мальчик» — и принялся вылизывать моё лицо горячим мокрым язычищем. Начал со рта.

— Сейчас вырвет, — предупредил я, едва Рыков оставил в покое мои губы и взялся за глаз.