Эдуард Веркин - Пчелиный волк

– Претендент Ракитченко, – объявил ведущий.

На арену выбрался здоровенный слонообразный парень. Какой-то нечесаный и немытый, в больших, похожих на корыта сапогах.

– Ракита, давай побыстрее, – попросил ведущий.

– Хорошо, – сказал Ракитченко. – Мое стихотворение называется «Без ушей».

Ракитченко достал из-за пазухи листок бумаги и начал тихо и без выражения читать:

Отрубили Басе уши,Отрубили Басе хвост —Потому что непослушный,Потому что не подрос.

Он сидит у теплой лужиИ на солнце щурит глаз.Никому никак не нуженПолукровка-водолаз…

Там было еще несколько куплетов, то есть строф. Стихи были какие-то грустные и мне не глянулись. Но это дело вкуса. Вполне допускаю, что какой-нибудь там восьмилетней Сирени они вполне бы понравились. Может быть, она даже всплакнула бы.

Кипчак во всяком случае зашмыгал носом. Коровин молчал.

Я же наблюдал за Пендрагоном. Пендрагон сделал отмашку большим пальцем левой руки. Трибуны засвистели. В претендента Ракитченко попали два яйца, несколько помидоров и голова дохлой кошки. Ракитченко кивнул трибунам и удалился в калитку.

После Ракитченко выступали еще несколько претендентов со своими мадригалами, не имевшими большого успеха у публики. Публика подустала и хлопала уже неохотно. Все как-то ерзали и оглядывались, видимо, ожидали появления Иггдрасиля.

Вот и седьмой претендент под свист удалился в калитку. С трибуны спустился сам Пендрагон. Стало тихо.

– Сегодня я прочитаю поэму, – тихо сказал он.

– Да!!! – завопил ведущий. – Пронзи нас поэмой!

Пендрагон терпеливо посмотрел на ведущего, ведущий мелко поклонился и тоже убрался в калитку.

– История этой поэмы похожа на нашу жизнь, – издалека начал Пендрагон. – Ее идею мне подсказал сам Персиваль во время наших бесконечных странствий по бескрайним просторам. Эта история про человека, до конца оставшегося преданным своим идеалам. В чем-то эта история про самого Персиваля…

Пендрагон погрузился в раздумья. Произнес:

– А недавно, несколько дней назад, мне во сне явился мой друг. И сказал. Сочиняй. Сочиняй поэму. Я взял бумагу и погрузился в сладкую пытку творчества. И создал. Поэма называется «Беспредел медведей в Тевтобургском лесу».

Пендрагон поклонился, тряхнул головой, как бы отбрасывая со лба несуществующую челку. Очки шлема блеснули.

И начал:

Копыто бросив в стремень,Хлебнув целебный взвар,Решил германцам вставитьРоманский рыцарь Варр.

Читал Пендрагон на удивление хорошо. С выражением. С любовью. Прямо Качалов [26], суперджей, актер высокой исполнительской культуры.

…И вперил в лес десницу,И двинул легион.И лес их ТевтобургскийОбъял со всех сторон.

Тяжелая пехотаХромает не спеша.Кустарник раздвигая,Орешником шурша…

Я подумал даже, что Пендрагон, пожалуй, занимался в хоре. Или в кружке народной самодеятельности.

…За ней хиляет грозноИмперский суперстар.Сенатор, Консул, ВсадникКвинтилий Публий Варр.

Так часто бывает. У самого сочинялка туго работает, зато читает так, хучь в прорубь прыгай.

Пендрагон продолжал. На нас обрушивались правдивые, искренние строки о нелегкой доле римлян, заблудившихся в Тевтобургском лесу. О нехватке чистой пресной воды и продовольствия, о происках многочисленных медведей, не одобривших вторжение римских центурионов в свою среду обитания.

…Такой слегка голодный,Такой a la mouzshikПеребирает когтиСо звуком «вжик-вжик-вжик».

Я улыбнулся. И осторожно посмотрел на Коровина. Коровин мелко стучал головой о прутья клетки.

…Хлебало не отвесив,Не осквернив седла,Варр Публий улыбнулсяИ молвил: «Смерть пришла!

Пришла, старуха злая!Хорош фуфло молоть!Давай…» Медвежья лапаВломилась с хрустом в плоть…

Пендрагон попытался изобразить пассаж с вламыванием в плоть медвежьей лапы и неосторожно наступил кованым сапогом на хвост свинье. Свинья осуждающе завизжала, Пендрагон пнул ее и приступил к декламации завершающей части своей поэмы.

На плазе Юлиана,Где вилла «Базилис»,Есть скромная могила,Есть скромный обелиск.

Читают дети надписьИ роются в носу:«Погибшему в сраженииВ Тевтобургском лесу».Пендрагон замер.

В наступившей тишине было отчетливо слышно, как бьется головой о решетки клетки эльф Коровин. Я испугался, подал знак Кипчаку, и тот лягнул заколбашенного эльфа ногой.

Коровин очнулся.

И тут взорвались трибуны.

– Браво! – истерически завопил кто-то.

– Браво!!! – заревела публика. – Отпад! Круто!

Пространство наполнилось восторженным мявом.

– Если не будем кричать, выпорют, – сказал сбоку Коровин. – Лучше кричать.

И завопил: «Браво! Браво!» И загремел пятками о решетку.

– Бис! – завизжал кто-то из первых рядов, и я ужаснулся: слушать балладу о приключениях медведей и прославленного римского полководца по второму разу мне не хотелось.

Пендрагон кланялся. С достоинством так кланялся, как полагается кланяться геополитику.

– Приветствуем поэта! – надрывался в мегафон ведущий. – Ура ученику самого Персиваля!

– Ура! – орали трибуны. – Ура!

На арену падали букеты. Падали, падали, падали…

Когда букеты перестали падать, Пендрагон поклонился и собрал цветы. Строго поклонился. Сделал знак ведущему замолчать.

И снова стало тихо.

– Друзья, – прочувственно сказал Пендрагон. – Скажу больше – соратники! Я рад, что вы оценили мой скорбны… то есть скромный труд. Но в моей победе не только моя заслуга! Если бы в свое время гениальный Персиваль не преподал мне несколько бесценных уроков орфоэпики и звукописи, этот триумф был бы невозможен. На девяносто процентов это не моя победа – это победа Великого Персиваля!

Трибуны собрались было заорать в очередной раз, но Пендрагон остановил их неумолимым жестом.

– А теперь, друзья, – сказал он почти шепотом. – А теперь наступает самый торжественный момент нашего праздника! Сейчас вы увидите Иггдрасиля!

Трибуны выдохнули, тишина сделалась всеобъемлющей.

Открылись двери, то есть калитка. Уже знакомый нам ведущий вывел под уздцы лошадь. Дряхлую, с отвисшей шкурой, какой-то грязной масти, а зубов так почти нет. Подобные экземпляры даже на колбасный завод не брали – мясорубки могли не справиться с мослами.

Окружающие были иного мнения.

– Он прекрасен… – прошептал Кипчак, и я впервые увидел, что из его глаз текут слезы.

Коровин хыхыкал.