Наталья Шнейдер - Двум смертям не бывать

— Обесчестили? В смысле, изнасиловали? Нет. Обыскали с ног до головы и облапали вволю. — Лия дернулась, надолго замолчав. — Но не больше.

— Скажи кто, и переломанными руками они не отделаются.

— Я не знаю имен. Охрана, из простолюдинов. — Она снова надолго затихла. Потом покачала головой. — Кажется, мне никогда вас не понять. Почему обесчещена женщина, а не тот, кто взял ее против воли?

Рамон вздохнул, который раз за день. Право слово, сейчас не до разницы обычаев.

— Я не знаю, что ответить. Могу только сказать, что если бы… Мне больно думать об этом. Но мне бы и в голову не пришло винить тебя в том, что случилось. Просто на свете стало бы одним покойником больше. Или не одним. — Он через силу улыбнулся. — Хватит о плохом. Если боишься оставаться одна, то пойдем вместе, прикажем приготовить ванну и распорядимся об обеде. А потом я сяду за дверью и буду сторожить. Там, где стоит ванна, помнишь, окон нет и дверь только одна: бояться нечего.

— Я… — Улыбка у нее была совсем невеселая. — Я знаю, что веду себя как дура. Это пройдет. Просто…

— Шшш… — Он накрыл пальцем ее губы. — Конечно, пройдет. Не за что извиняться. Пойдем?

Бертовин появился, едва Рамон закрыл дверь за девушкой.

— Что дальше?

Дальше… Рамон опустился за стол. Знать бы самому, что дальше. Легко говорить — мол, положись на меня и ничего не бойся. Но как сделать так, чтобы девочке и вправду было нечего бояться, не подведя под монастырь никого из своих?

— Для начала… — Он вытащил из поясного кошеля пергамент. — Вот с этого снимешь копию, подпишешь в канцелярии герцога и отправишь матушке. Пусть порадуется. А я пока подумаю, что дальше.

Бертовин пробежал глазами строки.

— Спятил? Кто в здравом уме от земли отказывается?

— Нет. Развязал руки. Теперь сюзерен не сможет отобрать лен, что бы я ни натворил. А тот, что здесь, — обещан. Достанется Хлодию чуть раньше, только и всего.

— Ты серьезно? — Воин медленно опустил пергамент на стол.

— Совершенно. Неужели я буду ждать, пока выйдет срок, а потом отдам ее на костер?

— Пожертвовать всем. Из-за бабы. Рехнулся?

— Я все равно не жилец.

— Да бесы с ней, с жизнью! Хорошо, поможешь ей удрать, дальше что? Тоже будешь прятаться, пока не помрешь?

— Еще чего, — фыркнул рыцарь. — Чтобы я, да бегал?

— Я так и думал. Бегать ему, значит, гордость не позволяет. А бесчестья хлебнуть? Под опрокинутым щитом встать?

— Я не собираюсь сделать ничего бесчестного.

Бертовин усмехнулся. Склонился вперед, тяжело опершись о стол.

— Тебе приказали ее стеречь, а ты поможешь бежать. Это называется предательство. И хорошо, если отделаешься изгнанием.

— Казнить не посмеют. Былых заслуг многовато. — Усмешка была отнюдь не веселой. Что ж, если выбор таков, значит, так. Но девочку на костер он не пустит.

— Пусть не посмеют. Будешь стоять на эшафоте под похоронные псалмы и улюлюканье черни, пока с тебя снимают доспех. «Вот шлем коварного и вероломного рыцаря. Вот цепь коварного и вероломного рыцаря…»

— Плевать.

— А потом, когда разобьют щит, отнесут в церковь на носилках, под покровом, точно покойника. И…

— Заткнись!

— И отпоют. Живого, — припечатал Бертовин. — Из-за бабы.

— Не твое дело.

Бертовин аккуратно сложил пергамент, спрятал за пазухой.

— Что ж, наверное, ты прав. Не мое. Поступай как знаешь. Но я клялся служить тебе верно, а не помочь в самоубийстве.

— Вот, значит, как, — сказал Рамон.

— Да, так. На меня не рассчитывай. И втянуть в это Хлодия я тоже не позволю.

— Хорошо. Воля твоя.

Бертовин перегнулся через стол, сгреб рыцаря за грудки.

— Остановись, умоляю. Да, она спасла тебя, но она знала, на что идет. Ни одна баба в мире не стоит позора.

— Ни одна кара в мире не стоит чести, — ответил Рамон. — Не хочешь помогать — проваливай. Но я сделаю то, что считаю нужным, с тобой или без тебя.

Бертовин выпустил одежду, выпрямился. Выдохнул:

— Я ее убью.

— Через мой труп.

Воин грязно выругался. Осекся, встретившись взглядом с господином. Стремительно развернулся. Хлопнула дверь.

Рамон уронил голову на руки. Если уж Бертовин не понял, то суду двадцати рыцарей объяснять будет бессмысленно. Значит, после того как отвезет девочку и вернется, все так и случится: разбитый щит, разорванное одеяние. И доживать век он будет никем. Ни имени, ни звания, ничего. Но жить как ни в чем не бывало, зная, что, считай, своими руками отправил на костер невиновную, тоже неправильно. И дело не в страсти, чтобы там ни думал Бертовин. Будь на месте Лии воспитатель, или Хлодий, или любой из братьев, Рамон поступил бы так же.

Просто потому, что по-другому нельзя.

Вот Эдгар, тот бы понял. Но Эдгара рядом нет, да даже если бы и был, что проку?

За спиной тихонько скрипнула дверь. Рамон развернулся. И как ни погано было на душе, расхохотался. Невозможно было удержаться от смеха, глядя на хрупкую девушку, одетую в наряд, сшитый на рослого широкоплечего мужчину. Горловина съехала набок, рукава болтаются, а подол приходится подбирать, чтобы не наступить ненароком.

— Пугало, да? — улыбнулась Лия.

— Ну…

— Мог бы и соврать. — Она опустилась рядом. — Пусть, зато я наконец-то похожа на человека и хочу есть.

— Отлично, — обрадовался Рамон. Глядишь, девочка и вправду придет в себя. А то ведь смотреть больно.

За обедом он старательно болтал о пустяках. Потом проводил девушку в свою спальню. Селить ее в комнатах, предназначенных для челяди, не хотелось. Мало ли. С Сигирика станется вломиться в дом и попытаться уволочь ведьму обратно в темницу. А его спальня на втором этаже, просто так не доберешься. Впрочем, к чему врать самому себе? На самом деле просто отчаянно хочется, чтобы все стало, как было. Только пролитого обратно не собрать, и то, как Лия на миг замерла на пороге комнаты, сказало больше любых слов.

— Прости, — произнес Рамон. — Я не хотел напоминать о… Словом, ты сказала, что ничего не вернуть, и я не собираюсь пользоваться… — Он мысленно выругался. Да что такое, все наперекосяк! — Но в этом доме только в моей комнате есть засов изнутри.

Это было правдой, челяди подобной роскоши не дозволялось.

— Мне нужно поговорить с твоим отцом. Поэтому запрись и не открывай никому, кроме меня. Я быстро. Справишься?

Лия кивнула, бледная и серьезная. Боится. Все равно боится, и словами здесь не поможешь. Может быть, просто послать за Амикамом и попросить прийти? А самому остаться с девочкой, чтобы не боялась? Нет, нельзя. Амикам наверняка считает его виновником всех несчастий. Надо идти самому.