Наталья Шнейдер - Двум смертям не бывать

Она говорила о том, как нанять корабль, о том, как она сделает так, чтобы ее исчезновение заметили через несколько дней, — а Эдгара она до того отправит якобы домой, потому что перестала нуждаться в его услугах.

Она говорила и говорила — что согласна принять его веру и пожениться по тому обряду, по которому он сочтет нужным, или можно дождаться, когда она родит, чтобы он был уверен — она принесет ему много детей. О том, что у них будет дом — свой дом. И что все будет хорошо.

Эдгар слушал. Отчетливо понимая, что ничего не будет. Да, план был безукоризненным — но что потом? Когда закончатся деньги, что дал Рамон. Он умеет зарабатывать на жизнь лишь знаниями — но кому нужны его знания в чужой стране? Наняться писарем к купцу? Податься в наемники — мечом он владеет? Урожденная принцесса, жена наемника. Замечательно. И что она скажет, когда схлынет угар страсти?

Господи, о чем он вообще думает?

— Нет. Все это не имеет значения.

Она замерла на полуслове.

— Почему?

Как же объяснить? Как сказать любимой женщине, что ничего не будет — и не может быть? Когда до безумия хочется плюнуть на все и согласиться. Хотя бы на миг счастья, а там — гори оно все синим пламенем.

— Потому что ты просватана.

— Ну и что? Я люблю тебя. И ты сказал, что тоже…

— Я не должен был это говорить.

— Но раз уж сказал… — Девушка поднялась. Звонко хлестнула пощечина. — Трус!

Эдгар перехватил ее запястья. Она дернулась несколько раз — но мужские руки держали крепко.

— Пусти!

Он рывком притянул девушку к себе, навис сверху:

— А ты привыкла получать все, что захочешь, принцесса? Так вот — я не твоя игрушка. — Он тряхнул головой, отгоняя желание швырнуть ее на камни и задрать юбку. — Твой отец верит тебе настолько, что отпускает без присмотра, — ты готова обмануть эту веру?

— Ты не понимаешь…

— Может быть. Мне трудно понять, как можно пренебречь долгом ради каприза.

— Ты — не каприз. Пусти, мне больно!

Эдгар оттолкнул ее руки, замер, переводя дух. Бешенство, застившее глаза, медленно отступало.

— Ты ничего не понимаешь, — всхлипнула девушка. — Долг… Он старше меня в три раза! Я не хочу!

— И ты готова полюбить любого, в ком померещится избавитель?

— Я… — Она отвернулась, опустила голову — Все не так. Я всю жизнь слышу о долге. Я принцесса, я должна думать прежде всего о своем народе. Тогда, пять лет назад, когда меня сговорили за вашего герцога, — я согласилась, потому что это было во благо страны. В конце концов, не он, так другой — какая разница. Все равно выдадут замуж за кого сочтут нужным — и моли богов, чтобы оказался не совсем уж противен. Главное, чтобы стал хорошим соправителем, все остальное неважно. Как ты изволил выразиться — каприз.

Ее голос стал почти не слышен сквозь ветер.

— Я думала, что смогу смириться. С тем, что я всего лишь инструмент. Нужный для блага государства. Но не получается.

Она снова шагнула к Эдгару, заглянула в глаза:

— Я живая, понимаешь? Не инструмент — живая! Увези меня отсюда…

Девушка подошла еще ближе, прижалась всем телом.

— Или просто возьми меня и уезжай. Если ты боишься меня любить — просто возьми. Потерявшая невинность, я буду не нужна твоему герцогу. А значит, смогу выбирать сама. Может быть, смогу забыть тебя — а если очень повезет, рожу твоего ребенка — и буду любить хотя бы его.

«И воспитывать из него инструмент», — отстраненно подумал Эдгар. На душе было невероятно мерзко — и не удивительно. Кому по нраву ощущать себя палачом? Хотел, чтобы от тебя что-то зависело? Что ж, выбирай теперь, кого предать — ее или себя. Впрочем, как ни крути — себя придется предавать в любом случае. Либо свою совесть, либо… либо любовь.

— Я хотел бы уехать с тобой больше всего на свете, — прошептал он.

— Но — нет?

— Ты все понимаешь, принцесса.

— Трус!

— Полагай, как знаешь. — Эдгар сел на камень, уронил голову на ладони.

— Я знаю, что это не так. — Она опустилась на колени, мягко отняла его руки от лица. — Будь ты трусом, я бы не любила тебя. Но…

— Скажи, ты сможешь смотреть отцу в глаза? Зная, какие последствия повлечет твое бегство?

— Он же может.

— Он сделал все, что должен был сделать любящий отец.

— А теперь ты сделаешь то, что должен сделать любящий мужчина, — усмехнулась она. — Будешь спасать меня от меня самой.

— Да.

Она засмеялась. Смеялась и все никак не могла остановиться. Опустилась на пятки, сложилась, закрывая лицо руками, едва не касаясь лбом земли — а плечи все вздрагивали, то ли от смеха, то ли… Эдгар подхватил ее на руки, устроил на коленях — и она зарыдала в голос. Он баюкал девушку в объятьях, шептал какую-то ничего не значащую чепуху. И изо всех сил гнал желание спуститься губами по шее, скользнуть в едва прикрытую платьем ложбинку между грудей, забраться под одежду и…

Она наконец перестала всхлипывать и только дрожала. Потом медленно отстранилась, вытерла лицо рукавом.

— Все.

Девушка выпрямилась, откинула за спину волосы. Повторила:

— Все. Я вела себя недостойно принцессы. Приношу свои извинения. Больше ничего подобного не случится.

Эдгар заглянул ей в лицо — абсолютно спокойное, точно не она только что рыдала у него в объятьях. Разве что в глазах плескалась тоска.

— Прости меня.

— Бог простит.

Она отвернулась, подошла к краю утеса. Эдгар шагнул следом — наверное, слишком торопливо, потому что она рассмеялась.

— Не бойся, не прыгну. Просто постоять перед тем, как спускаться. Если я вернусь с красными глазами и распухшим носом — будут вопросы. А мне они не нужны. Да и тебе, наверное, тоже.

Эдгар кивнул. Снова сел на камень, глядя в волны.

— Пойдем, — сказала она наконец. Развернулась и начала спускаться, легко прыгая по камням, точно горная лань.

Я проиграл.

Эта… тварь, я не могу больше называть ее матерью, она все знала. Не знаю как. Все, понимаешь!

Сижу на полу и вою — и уже плевать, услышит ли кто и что подумает. Все пошло прахом.

Я так боялся, что не успею, не доживу… Дожил. Лучше бы я сдох раньше.

Она просто заперла меня в комнате. Как нашкодившего мальчишку. Проснулся утром — а дверь на запоре. На столе поднос с едой — видимо, чтобы не отощал взаперти, — и записка. Мол, потом я буду ей благодарен за то, что уберегла. Ладно хоть, одежду оставила — с нее сталось бы — вдруг улечу?

Стул я разломал. Об дверь. На мою беду, замок строили добротно — да ты помнишь наши двери, их разве что тараном вынесешь. Словом, стул в щепки, двери хоть бы хрен. Хуже того, на шум прибежала эта сволочь и начала утешать. Для моего же блага, как понимаешь. Выпустит дня через три, когда уже и к концу турнира не успею. Потом спасибо скажу. Я сказал… Много чего сказал. Знал бы ты, как я ее ненавижу!