Анджей Сапковский - Владычица озера

Не перенесу усилий и усталости. Приносят все новых… И новых…

Я не выдержу. Сейчас меня начнет рвать. Сейчас я потеряю сознание. Какой позор…»

— Салфетку! Тампон! Кишечный зажим! Не этот! Мягкий зажим! Смотри, что делаешь! Еще раз ошибешься, дам тебе по рыжей башке! Слышишь? Тресну по рыжей башке!

«Великая Мелитэле! Помоги мне! Помоги мне, богиня!»

— Ну, извольте! Сразу исправилась! Еще один зажим, жрица! Клемму на кишки! Хорошо! Хорошо, Иоля, так держать! Марти, оботри ей глаза и лицо. И мне тоже…

«Откуда эта боль? — подумал коннетабль Ян Наталис. — Что у меня так болит? Ах да! Стиснутые кулаки!»

— Мы их доконаем! — крикнул, потирая руки, Кеес ван Ло. — Дожмем их, господин маршал! Линия разваливается на стыке. Ударим! Ударим, не оттягивая, и, клянусь Великим Солнцем, они не выдержат! Разбегутся!

Мэнно Коегоорн нервно погрыз ноготь, сообразил, что на него смотрят, быстро вынул палец изо рта.

— Ударим, — повторил Кеес ван Ло спокойнее, уже не так взволнованно. — «Наузикаа» готова…

— «Наузикаа» должна стоять, — отрубил Мэнно. — Даэрлянская тоже должна стоять. Господин Фаоильтиарна!

Командир бригады «Врихедд», Исенгрим Фаоильтиарна по прозвищу Железный Волк, обратил к маршалу страшное лицо, обезображенное шрамом, идущим через лоб, бровь, основание носа и щеку.

— Ударьте, — указал булавой Мэнно, — в стык Темерии и Редании! Туда!

Эльф отдал честь. Искалеченное лицо не дрогнуло, не изменилось выражение больших глубоких глаз.

«Союзники, — подумал Мэнно. — Альянты. Боремся вместе. Против общего врага.

Но я их вообще не понимаю, этих эльфов.

Они совсем другие.

Совсем чужие».

— Интересно. — Русти попытался вытереть лицо предплечьем, но предплечье тоже было в крови. На помощь пришла Иоля. — Любопытно, — снова проговорил хирург, указывая на пациента. — Его ткнули вилами или какой-то двузубой разновидностью гизармы… Один зуб пробил сердце. Вот, извольте взглянуть. Камера, несомненно, пробита, аорта почти отделена… А он еще минуту назад дышал. Здесь, на столе. Получив в самое сердце, он дотянул до стола…

— Вы хотите сказать, — угрюмо спросил конник из легкой волонтерской кавалерии, — что он умер? И мы напрасно тащили его к вам с поля боя?

— Никогда не бывает напрасно, — не отвел взгляда Русти. — А правду говоря — да, он мертв. Увы. Exitus.[55] Забирайте… Эх, холера… Киньте-ка глаз, девушки.

Марти Содергрен, Шани и Иоля наклонились над трупом. Русти оттянул умершему веко.

— Вам когда-нибудь доводилось видеть подобное?

Девушки дрогнули, потом ответили.

— Да, — сказали они одновременно, переглянувшись слегка удивленно.

— Я тоже видел, — сказал Русти. — Это ведьмак. Мутант. Вот почему он жил так долго… Это был ваш брат по оружию, люди? Или вы принесли его случайно?

— Это был наш друг, господин медик, — угрюмо подтвердил другой волонтер, детина с перевязанной головой. — Из нашего эскадрона, доброволец, как и мы. Уж и мастер был с мечом обращаться! Койон — имя ему.

— Ведьмак?

— Ага. Но несмотря на все, порядочный был парень.

— Да, — вздохнул Русти, видя четырех солдат, несущих на набухшем и капающем кровью плаще очередного раненого, очень молодого, судя по тому, как тонко он выл. — Да, жаль… Охотно взялся бы за вскрытие этого, несмотря на все, порядочного парня. И любопытство жжет, и диссертацию можно было бы написать, если б заглянуть ему внутрь. Но времени нет! Долой труп со стола! Шани, воды. Марти — дезинфекция! Иоля, полей… Эй, девушка, опять слезы льешь? А теперь-то что?

— Ничего, господин Русти. Ничего. Все уже в порядке.

— Я чувствую себя, — повторила Трисс Меригольд, — так, словно меня ограбили.

Нэннеке долго не отвечала, глядя с террасы на храмовый сад, в котором жрицы и адептки копошились, занимаясь весенними работами.

— Ты свой выбор сделала, — сказала она наконец. — Ты избрала свой путь, Трисс. Свою судьбу. Добровольно. И жалеть не о чем.

— Нэннеке, — опустила глаза чародейка. — Я действительно не могу сказать тебе больше, чем сказала. Поверь — и прости.

— Кто я, чтобы прощать? И какая тебе польза от моего прощения?

— Я же вижу, — взорвалась Трисс, — как ты на меня смотришь! Ты и твои жрички! Вижу, как глазами спрашиваете: «Что ты тут делаешь, магичка? Почему ты не там, где Иоля, Эурнэйд, Катье? Мирра? Ярре?»

— Преувеличиваешь, Трисс!

Чародейка смотрела вдаль, на лес, синеющий за стенами храма, на дымы далеких костров. Нэннеке молчала. Мыслями она была не здесь. Там, где кипела битва и лилась кровь. Она думала о девушках, которых послала туда.

— Они, — проговорила Трисс, — отказали мне во всем.

Нэннеке молчала.

— Отказали во всем, — повторила Трисс. — Такие мудрые, такие рассудительные, такие логичные… Как им не верить, когда они говорят, что есть проблемы более важные и проблемки менее важные… Что от менее важных надо отказываться, не раздумывая, без тени сомнения, полностью посвятив себя более важным. Что нет смысла спасать людей, которых знаешь и любишь, потому что это всего лишь единицы, а судьбы единиц не сказываются на судьбах мира. Что бессмысленно вставать на защиту чести и идеалов, ибо все это пустые слова. Что истинное поле боя за судьбы мира находится в совершенно ином месте, и именно там-то будет идти борьба. А я чувствую себя ограбленной. Меня ограбили, не позволили совершать безумные поступки. Я не могу сломя голову, как безумная, поспешить на помощь Цири, не могу как безумная мчаться, чтобы спасти Геральта и Йеннифэр. Не могу даже участвовать в войне, в той войне, на которую убежал Ярре, на которую ты послала своих девочек… Мне отказали в возможности подняться на Холм. Еще раз встать там. Но только на этот раз — полностью осознавая продуманность и правильность такого решения.

— У каждого — свое решение и свой Холм, — тихо сказала первосвященница. — У каждого. И ты от своего не убежишь.

У входа в палатку образовалась толкучка. Принесли очередного раненого в сопровождении нескольких рыцарей. Один, в полной латной броне, покрикивал, командовал, подгонял:

— Двигайтесь, санитары! Живее! Несите его сюда, сюда! Эй ты, фельдшер!

— Я занят. — Русти даже головы не повернул. — Положите раненого на носилки. Я займусь им, как только закончу…

— Ты займешься им сейчас, дурной медикус! Ибо это сам благородный господин граф Гаррамон!

— У этого госпиталя, — Русти повысил голос, потому что застрявший во внутренностях раненого наконечник бельта снова выскользнул у него из щипцов, — у этого госпиталя очень мало общего с демократией. Сюда в основном приносят именно баронов, графов, маркизов и разных других всяких, что повыше рангом. А вот о раненых, что рангом пониже, мало кто заботится. Но все же некоторое равенство существует и здесь! Здесь, а именно — у меня на столе!