Завтрашний царь. Том 1 - Мария Васильевна Семенова
Чтоб мечтал, кору ладонью гладя,
Новым веком призванный искусник:
Ах, какие гусли можно сладить!
Ах, какие можно сладить гусли!
– Тебя тоже так сшивали, Мозолик?
– Не… Мазью мазали, песни пели целебные.
«Песни целебные…» Облак взял беспомощную руку Сиге, приник лицом, чтобы чувствовать трепет боевой жилки. Прикрыл веки. Совсем ненадолго… просто передохнуть…
Ему бесконечно снился последний стон гуслей, рассевшихся под стрелой. Калёная полоса, обжёгшая бок. Перья над плечом упавшего Смешки, его немой зов: «Кречатня, Сиге, кречатня…» Голоса то ли струн, то ли тетив, мечущиеся пятна лиц… Гора, утыканная скорбными пнями… переправа, к которой вот-вот не станет пути… белые тени, соткавшиеся из метели…
…Прошло всего лишь мгновение. Облак подхватился, как от толчка. В ужасе повернулся к Окаянному. Измученный Сиге тихонько лежал под меховым одеялом, половину лица скрывала повязка, которой не было раньше. Облак выдохнул, потёр ладонями лицо. Поднял взгляд…
Увидел Сеггара Неуступа.
Сеггар стоял в домашней стёганой безрукавке, мял в кулаке бороду и тоже смотрел на Окаянного, молча, горестно. Он был не один, а с дикомытским вождём, Гаркой. Северянин держался очень почтительно. Сеггар с ним – как с равным. Воеводы заметили взгляд гусляра, разом кивнули ему.
Облак вдруг судорожно вздохнул… уткнулся в колени лицом. Коленям стало мокро и горячо. Седая вершина могучей горы. Лебединые крылья над молодым лесом. Всё будет хорошо. Всё будет хорошо…
Сон о мёртвой воде
…Это был его любимый сон. Тот самый, что с возрастом навещает всё реже. Ты каждый раз вспоминаешь, что уже видел его, и с ликованием восклицаешь: «Сколько снилось – а вот теперь наяву!»
Потом обидно просыпаешься, и гаснет, и затягивается привычной вещественностью отблеск какой-то другой, несбывшейся жизни… какого-то иного тебя…
Он всё-таки прошёл по руслу ручья, вытекавшего из-под снежной громады. Как прошёл – не помнил, но это было не важно. Ему удалось, он стоял в ледяной пещере, среди переливчатых граней и скачущих изломанных бликов. Откуда брался свет, дробившийся в гладком льду? Югвейн не задумывался. Дальняя стена была каменной, там истекала, сочилась, прозрачным полотном дрожала вода. Собиралась в глубокое озерцо на полу, убегала ледяным жерлом.
«Сколько снилось – и вот!..»
Ибо это была сущая, несомненная явь. В миг победного любования сон всегда обрывался. Но не теперь.
Игрой ледяных радуг хотелось бесконечно лакомить взгляд, вот только холод, застоявшийся в недрах, напоминал: эта краса не для человеческих глаз. Посчастливилось, посмотрел немного – и будет.
Югвейн вздрогнул, запоздало вспомнив, что не поднёс уважительного куска хозяину недр.
«Прости, батюшка… попотчую вдругорядь…»
Вслух сказал или подумал? Эхо шёпотами разбежалось по закоулкам. Югвейн зябко поёжился и зашагал вон руслом ручья.
Струи под ногами переговаривались, звенели, в их болтовне была голосница, были слова.
«Белые крылья… синее небо…»
И что-то ещё, но Югвейн не мог разобрать. Вода обнимала сапоги, поднимаясь всё выше. Понемногу это начало тревожить, кайденич припустился бегом.
Ледяное жерло не знало конца, на ногах висели вериги, но бешеное усилие всё одолело. Впереди разрастался пасмурный, спасительный свет. Югвейн, задыхаясь, выскочил на заснеженный берег. Увидел крепость и поспешил к ней.
С полпути оглянулся. Ручей бурлил, пробивая новое русло по его следу.
Догонит и…
Любимый сон выворачивался страшной изнанкой.
Югвейн вбежал в крепость, не заметив двойных ворот. По круглому двору, свистя белыми крыльями, метались соколы-чегели.
«Боярич!»
Он сунулся в молодечную, где по приказу отца – пусть хоть чуть мужества наберётся! – обитал Воган, но младшего Кайдена там не было; ну конечно, по смерти боярина сын чернавки перебрался наверх, в покои около братниных…
«Боярич!»
Югвейн бросился к лестнице. Навстречу ему бежали сокольники. Вот тени стрелков, следом Вейлин, оставшийся на Громовом Седле… непогребённый Гволкхмэй, заждавшийся отмщения и почётной добычи…
Живые силились перескочить воду, лившуюся в ворота, мёртвые – одолеть вброд. Удачи не было никому. Тихий с виду поток прибрал всех. Один Смешко стоял во дворе, видевшем его славу. Улыбался, гладил слетевшихся, льнущих к нему чегелей, и мёртвая вода не касалась его.
«Боярич!»
Взлетев по всходу, Югвейн замолотил кулаками в двери покоев, а поток, посрамляя естество, тёк вверх, топил ступень за ступенью…
Югвейн проснулся, стоя на четвереньках.
После боя на перевале он не знал иного ночлега, кроме как у порога боярской ложницы. Перед глазами и теперь была резная дубовая створка. Ковёр из волчьих шкур валялся измятый. Югвейн, поднятый отчаянным стремлением, кажется, бился в дверь головой. Сон ещё плавал совсем рядом, там вызванивала погребальные плачи вода. Сокольник быстро сунул руку в штаны – не опурился ли?
По пальцам жёстко прошлись железные звенья. Кольчуга, ещё вчера чужеродная, успела стать второй кожей, её вес даровал призрачное спокойствие. Югвейн сел и привалился к косяку, ожидая, чтобы смирился отчаянный разгон сердца. Пот катился по шее, пропитывая тегиляй.
С той стороны скрипнул засов. В дверной щели обозначилась босая тень в исподней бледной рубахе. Воган.
– Ты стонал!
– Будь надёжен… боярин.
– Какой я боярин, – шмыгнул носом Воган. Подобрал длинную рубаху, сел рядом. – Что теперь будет, Югвейн?
– Ты от крови Кайденов. Ты дружил с окаяничами, это все знают. Сеггар Неуступ справедлив…
– А с тобой что? Ты оружный на перевале стоял.
Сокольник вздохнул. Из крепости бежать было некуда. Всюду кругом – бедовники промороженного дикоземья, где на много дней пути лишь снежные вихри. На болотах мстительные чувары. С ними дружина злых дикомытов, распустивших косы для битвы. И зоркие симураны, кружащие в облаках.
Вроде близко Громовое Седло, а и туда не дойдёшь.
«Меня видели в Устье. Я Окаянного рядил на неправое дело и смерть. Щит пятернёй святил боярина ради…»
– Я отродясь у твоего отца из рук хлеб ел, в его голову жил, – твёрдо выговорил Югвейн. – Брату твоему дослужил, теперь тебе. Нет у меня иной судьбы, и жалеть не о чем.
– А ты дикомытов видал? – Воган силился перебить гнетущие мысли. – Вправду чёрные ножи куют или врёт молва? В крови умываются?
– Не видал, врать не буду, – отрёкся Югвейн, но опомнился. – Ан нет, одного встречал… в Устье.
Всплыло упрямое худое лицо, свирепый от бессилия взгляд, рука на проломленном чехолке с гуслями… «Этот мог! Умыться…» Хотел рассказывать, спохватился. Ночь на дворе или уже день занимается? Свет зелёной извини покоев не достигал, а голоса за бревенчатой стеной… голоса в поварне и ухожах звучали всегда.
Две стрелы
– Ну что, брат Смешко? – сказал суровый Гуляй. – Покажем говнарям, кто тут стрельцы?
За спиной витязя возносилась, текла к тучам Дымная Стена, впереди
