Майкл Роэн - В погоне за утром

– До самой Промышленной Революции, – задумчиво докончила Клэр, делая круговые движения головой. – Вроде барьера…

– Чего? – Джип с сомнением посмотрел на нее. – Ты случаем не из этого профсоюза – «Индустриальных рабочих», а, леди? Брось ты это дело. По мне – так я рад, что вам дали право голоса.

Я поспешно вмешался:

– Она хочет сказать, что здесь вы никогда не сможете пойти тем путем, каким пошла Сердцевина. А там многие люди на самом деле считают, что тот путь был ошибочным. Правда, я – нет! Хотя должен признать, что здесь у вас жизнь без прогресса лучше, чем я мог ожидать – в отношении медицины, например…

Джип забылся, собрался было пожать плечами и вздрогнул от боли:

– Да, прогресса здесь не хватает, это верно. Зато у нас есть другие преимущества…

Клэр подняла голову с моего колена и усмехнулась:

– Ты хочешь сказать, недостатки, правда?

– Леди, я хочу сказать то, что сказал. Ты пока видела только дурную сторону. Но на нас здесь работают другие вещи. Другие силы, другая мудрость.

– Магия?

– Это только слово. Но оно охватывает очень-очень многое, черт побери. Ну, например, то, что заштопает мне руку через несколько часов, стоит нам ступить на палубу «Непокорной» – а это, похоже, будет не так уж скоро. Сколько нам еще осталось?

– Несколько миль – четыре, по-моему. В основном вниз. Мы обошли хребет стороной, так что выйдем на берег дальше – с другой стороны бухты.

– Несколько миль! – эхом отозвался Джип и бросил быстрый взгляд на солнце и стоявшие позади нас холмы. – Тогда вам придется тащить меня за ноги.

– Ты справишься, – твердо сказал я. – Я ввязался в это дело, спасая твою шкуру. Что ж, по-твоему, я допущу, чтобы мои старания пропали даром?

Я ничего не сказал об этом тогда, когда Клэр была поблизости и могла услышать; но именно с того момента, когда я вспомнил те безумные мгновения на окутанной туманом верфи, что-то стало беспокоить меня. И в течение всего обратного пути эти мысли не давали мне покоя, и не раз я ловил взгляд Клэр, недоумевавшей, почему я стал таким молчаливым и озабоченным. Однако я хотел дождаться, пока смогу поговорить с Джипом наедине, а такой случай не представлялся мне часами. Мы карабкались вниз по последнему склону, нервно продираясь через заросли алоэ, острого, как абордажные сабли. Тот маленький кусочек неба, что мы видели сквозь деревья, быстро краснел, но по крайней мере, мы поняли, что успеем вовремя, когда те, кто шел впереди, закричали и стали возбужденно показывать пальцами. У подножия склона была видна слабая полоска света – это далекий берег проглядывал сквозь кромку леса. Сразу почувствовалось облегчение, настроение у всех, даже у раненых, разом поднялось – это было заразительно – у всех, кроме Молл и Джипа. Молл была мрачной, молчаливой, настороженной, резко отворачивалась от каждого, кто с ней заговаривал. Джип стал необычно для себя неразговорчивым, даже хмурым и таким нервным, что вздрагивал при малейшем звуке, а их в этом сумеречном вечере было предостаточно.

– Что ж, – отважился сочувственно сказать я, помогая ему сесть после того, как он как-то здорово упал, – тебе сейчас туго приходится, но, по крайней мере, тащить тебя нам еще не надо…

– Туго! – согласился он, держась за больную руку. – Ах, черт, могло бы быть в сто раз хуже. – Он оглянулся назад, на склон, на минуту прислушался, потом покачал головой. – Должно было быть хуже, если разобраться.

– Жаждешь наказания, так, что ли?

– Проклятие, нет, конечно! Мы очень легко отделались, вот и все. Даже слишком. Сколько Волков они натравили на нас прошлой ночью – полторы сотни? Не больше. О'кей, тогда остается еще больше половины из тех, что были на борту, и неизвестно, где они. Где они были, когда кончилась заваруха?

Я стал помогать ему встать:

– Так это тебе не дает покоя? Наверняка прикрывали тропу. Лежали в засаде. Они не ожидали, что мы потащимся через лес – я сам этого не ожидал, сказать откровенно. Если нам не изменяет удача, они все еще бродят там, наверху…

– Да, если нам не изменит удача! – мрачно отозвалась снизу Молл. – Но с наступлением ночи все может измениться. Довольно медлить, это не подобает мужчине!

– Он же стоять не может! – сердито заявил я, но Джип оттолкнул меня и, шатаясь, поднялся на ноги.

– Она права. По мне, так я не буду чувствовать себя в безопасности, пока не ступлю прямо на палубу старушки «Непокорной»!

С его словами все мои тревоги проснулись:

– Да… а что потом?

– Потом? – При этой мысли Джип приободрился. – Дом и красавица, и долой огромную тяжесть с твоей души – в основном, в золоте!

– Видит Бог, вы все это честно заработали! Только вот как же я?

Он бросил на меня взгляд, хотел ответить шуткой, но потом явно передумал.

– О'кей, ну и что же ты?

– Ты сказал, Клэр… не будет помнить в действительности о том, что произошло. А как же я? Я тоже просто все забуду?

Джип проковылял мимо меня вниз по грязному склону, в удушливо-ароматные заросли гибискуса впереди.

– Все зависит… – бросил он через плечо, поймал здоровой рукой ветку и стал неуверенно пробираться вниз.

– От чего? – Скользя вслед за ним, я снова повторил свой вопрос. – Джип, я хочу знать! Это важно для меня, черт возьми!

– Стив, – выговорил он сквозь стиснутые зубы, – это не так просто… если бы я мог сказать… я бы сказал… о'кей?

Наши башмаки оступались и скользили, раня яркие цветы гибискуса, и цветы истекали блестящим черным соком, капавшим на землю. Я больше ни о чем не спрашивал.

Я увидел, как внизу, среди деревьев матросы, шедшие впереди, пустились бежать, и Молл ничего не сделала, чтобы их задержать, а только остановилась и нетерпеливо помахала нам, чтобы шли быстрее. Клэр, оскальзываясь, вернулась, чтобы помочь нам, и длинный низкий луч заходящего солнца блеснул на ее голых ногах и зажег огненные самоцветы в ее волосах. Вместе с другими отставшими мы, спотыкаясь, ступили в высокую траву, шелестевшую на легком ветру. Сквозь последнюю завесу деревьев я увидел серо-голубое шампанское океана и край солнца, сверкавший последним яростным светом на фоне душивших его туч.

Море на мгновение засверкало цветом свежей крови; свет потускнел. Мы вышли на берег в первой вспышке розовых островных сумерек. Там стояли корабли – в одной-двух милях от берега, в уединенном рукаве бухты. По спокойной воде пробегала легкая рябь, как дыхание, затуманивающее зеркало. А на берегу стояли лодки, и их вид подстегнул даже раненых, и они, забыв о боли, заспешили к лодкам, стремясь поскорее уйти даже из тени этого леса. К ним с готовностью и нервным нетерпением протянулись руки помощи, люди оглядывались назад, на линию деревьев, в то время, как колонна отставших неровно тянулась по берегу. Мы еще не были под прикрытием пушек «Непокорной» и дергались, как котята, при каждом шорохе. По рядам хриплым шепотом отдавались приказы. Пистолеты щелкнули – курки были взведены, мечи вынуты из ножен, и любая взлетающая вверх птичка рисковала сразу десятком смертей, хотя, к счастью, никто не оказался настолько глуп, чтобы стрелять. Подойдя на достаточно близкое расстояние мы лихорадочно замахали руками кораблю – мы не решались позвать громко – и получили лаконичный отклик. Он показался нам первым ощутимым звеном, связывавшим нас с безопасностью, каким бы слабым ни было это звено, – ниточкой, за которую цепляется человеческая жизнь. Мы все почувствовали, как наше настроение поднялось и подпрыгнуло, как лодки, ожившие под нашими руками, когда мы потащили их в легкий прибой.