Алекс Готт - Белый Дозор

— Великая Черная Шаманка обращается к матери Эрчима. Только мать Эрчима знает, куда вам нужно идти дальше.

— Мара — Жива — Люба — Нежива, — прошептал Велеслав, — не оставляешь ты нас, верных слуг твоих, своей милостью. Гой-Ма! Что же она еще говорит ей?

— Просит ее указать вам дорогу.

Нежива протянула руки над старухой, словно благословляя ту на благое дело. Шаманка немного отползла, встала на четвереньки и, рыча, словно медведица, стала двигаться в сторону Василия. Тот сидел и трясся, будто осиновый лист на ветру, он умоляюще посмотрел на Велеслава в поисках защиты, и тот спокойно кивнул: «Не пугайся». Юный художник еще больше поджал колени, наклонил голову и часто-часто дышал, ему было очень страшно, так страшно, как никогда еще не бывало в его недолгой жизни. Он чуть не умер от страха, когда старая ведьма поднялась перед ним и встала во весь рост. Теперь ее рычание сменили нечленораздельные вопли, затем всё стихло: старуха лишь тихо бормотала что-то, словно читала молитву. Она протянула вперед левую руку и положила ее на голову мальчика. Странно, но Василий вдруг почувствовал невероятный покой и умиротворение, словно благодать сошла на него. Незнакомое прежде ощущение совершенно вытеснило всякий страх. Старуха что-то сказала.

— Просит, чтобы ты встал, — перевела Кунэй.

Василий послушно встал. Старуха вновь заговорила.

— Возьми свои листы, возьми то, где ты рисуешь, возьми свои кисти, — почти синхронно переводила Кунэй речь своей отвратительной свекрови, — закрой глаза, нарисуй то, что увидишь в голове.

— Пусть она уберет руку, — попросил Василий, — я так не могу сосредоточиться. Мне кажется, что я постоянно ем что-то очень вкусное, я и сам не знаю, что, это похоже на мороженое, только гораздо вкусней. В таком состоянии я вообще ничего не смогу нарисовать, кроме чего-нибудь очень легкомысленного.

— Делай так, как говорит тебе она, сынок, — с легким нажимом посоветовала Нежива. — Она не уберет руку. Так надо, поверь мне.

Василий покорно вздохнул, принял из рук Всеведы свой альбом и обыкновенный, простой карандаш, опустился на корточки, закрыл глаза и начал быстро рисовать что-то. Все, не сговариваясь, окружили паренька и с нетерпением заглядывали в альбом, надеясь поскорей увидеть разгадку цели своего пути.

Вначале было непонятно, что за каракули выходят из-под руки юного художника, уроженца Последнего поселка, но постепенно начали проявляться очертания некоей местности, и стало понятно, что Василий рисует… карту! Самую настоящую, в среднем масштабе, но вот только понять, картой какой именно местности является его рисунок, совершенно не представлялось возможности.

На альбомном листе, расположив его не в ширину, а в высоту, как печатный, Василий изобразил слияние двух рек и левую заштриховал, а правую — оставил как есть, без изменения, то есть белой. Подписал вдоль левой реки ее название: «Кострома-река», а вдоль правой «Ирий-река». Река, образовавшаяся после слияния Костромы и Ирия, с легкой руки Василия получила название «Ладь-река». Значительно ниже этого слияния он схематично нарисовал деревья в виде вертикальных палочек-стволов и диагональных палочек-ветвей и написал «Темнолесье». Получилось некое подобие треугольника с неровным основанием. Ниже деревьев паренек изобразил вроде бы пятно, но спустя секунду наблюдавшим за его работой Дозорным стало понятно, что никакое это не пятно, а «Крадь-море», как подписал его Василий. Здесь рука его пошла вверх, и в верхнем углу треугольника он нарисовал что-то напоминающее башню или маяк, обнес его зубчатой стеной (то, что это была именно стена, поняли все) и подписал «Белый Град». Затем всю территорию слияния рек обвел небрежной окружностью, обозначив границы области, которую назвал «Беловодье». Здесь Велеслав чуть было не вскрикнул и тем бы, наверное, испортил все дело, поскольку Василий медитировал под воздействием энергии старой шаманки. Любой посторонний звук мог бы отвлечь художника, вывести его из состояния внутреннего созерцания, столь ценимого всеми, кто практикует подобное, как под воздействием опьяняющих и расширяющих сознание веществ, употребление которых дает обычным наркоманам несанкционированный доступ в иные миры (за что им приходится платить чрезвычайно высокую цену), так и немногим истинно творческим натурам, попадающим в мир иной реальности усилием лишь собственной воли и черпающим в нем свое вдохновение. Поэтому Велеслав заткнул себе рот собственным кулаком.

А художник всё продолжал рисовать. Обширную область слева от Беловодья он назвал «Серые равнины», и, судя по площади, ими занятой, равнины эти были поистине бескрайними. Территорию справа от границы Беловодья Василий разделил на две части и верхнюю назвал «Огненная степь», а нижнюю, размером примерно в полтора раза больше, чем Беловодье, — «Гнилоярь». Еще правее начиналась широкая горная полоса, что следовало из изображенных художником миниатюрных заснеженных вершин. Он назвал всё это «Мглистый хребет». От Мглистого хребта уходили отроги: в верхний и в нижний углы листа, а на небольшом оставшемся кусочке бумаги он изобразил «Бесово болото», ниже которого шло «Лихопустье». Дальше места почти не оставалось, и карандаш Василия вышел за границы листа, рука принялась писать что-то на застеленном циновками полу чума, но вышло как-то неразборчиво, и никто так и не смог понять, что же находится ниже Лихопустья. Художник словно запнулся, занес руку, вооруженную карандашом, над своим рисунком, помедлил немного и в самом верху крупными, красивыми буквами сделал надпись: «Безвременье», поставив ударение над «е» в третьем слоге. Тут же старая карга сняла с его головы свою отвратительную руку, достойную канонического изображения костлявой Смерти, и вновь опустилась на четвереньки. Люди поспешно расступились, и шаманка, рыча, пятясь задом и мотая головой, направилась было в свою половину чума, но вдруг изменила маршрут, приблизилась к железной печке, нисколько не заботясь о том, что рука ее может обгореть, отворила заслонку и достала из печки горящую головню. Этой головней она ударила в пол, в белую медвежью шкуру, и та зарделась, обуглилась, головня прожгла в ней дыру.

— Кьямма хаа, роте кьямма хаа! — проскрипела старая карга. — Нави-ма, Прави-ха, Яви-ха…

После этой необъяснимой выходки она заткнулась, молча уползла на свою половину, и полог за ней сам собою задернулся, точно занавес на сцене. Старая карга точно выполнила свою функцию, ради которой и прожила всю такую долгую жизнь.

— Бабушка сказала про какую-то воронку, про ворота… — растерянно перевела Кунэй. Сказала «Ищи черную воронку, где Навь, Правь, Явь сойдутся вместе». Ничего не понятно, — пожала плечами якутка.