Святослав Логинов - Колодезь

С утра Анука-хан вызвал к себе ходжу Шамона, якобы поговорить о государственных делах.

Принарядившись и умастив поседелую бороду индийскими благовониями, Семён отправился во дворец. Он догадывался, о чём пойдёт речь, и заранее был настроен мрачно. На всякий случай Габитулле были даны нужные указания, поскольку опала несомненно коснулась бы всей башкирской колонии. О себе в эту минуту как-то не думалось, а вот киргизцы, которых десять лет назад Семён, ничтоже сумняшеся, подставил под убийственный удар пехотного полка, почему-то стали дороги уставшему сердцу. С кем вместе беду бедовал, к тому и душой припал.

Хан принял своего везира в одной из внутренних комнат, той, где хранилась единственная книга, которую читал и перечитывал владыка Хивы. То было сочинение его отца, учёнейшего Абулгази, да не умрёт его имя в памяти людей! Семён давно приметил, что в затруднительные моменты жизни хан приходит сюда, чтобы почерпнуть от мудрости родителя. Здесь он собирает диван, в те дни, когда нужно принимать важные решения, здесь беседует с ближайшими придворными, прежде чем изречь их судьбу – ещё более возвысить или низвергнуть.

Семён был принят благосклонно и долго отвечал на какие-то незначащие вопросы, благодарил за что-то Аллаха и светозарного хана и наконец дождался удобного момента. Хан спросил, чем собирается заняться тумен-баши в нынешнее мирное время.

– Войны в ближайшие месяцы не предвидится, и я боюсь, что тебя, храбрый Шамон, одолеет скука. Надо было решаться, и Семён решился.

– У меня ослабли кости и голова запылала сединой, – медленно прочёл Семён редко поминаемый аят. – Я состарился годами и не хочу больше причинять зла правоверным. Поэтому я прошу блистающего хана отпустить меня. Пройдёт немного лет, старость прикуёт меня к дому. Покуда этого не случилось, я бы хотел, если позволит Аллах, совершить ещё одно, последнее паломничество.

– И куда ты собираешься направиться? Какое место может привлечь того, кто был в Мекке и видел Каабу?

– По ту сторону моря, на границе владений ширван-шаха и шемхала Тарковского Суркая есть кладбище, называемое Кырхляр. Сорок, мучеников за веру, убитые в первые годы хижры, покоятся там под резными плитами. С давних пор я хотел поклониться святым могилам и, если пожелает Аллах, упокоиться в их благородной тени.

– Мне кажется, – вкрадчиво произнёс хан, – твоя дорога лежит несколько южнее. Нам стало известно, что некий купец, покинув наши владения, направился через Мерв прямиком в Исфахан.

– Мудрейший из мудрых, сияющий повелитель ведает всё, что происходит в его владениях, но в душах людей читает один Аллах. Пусть купец, о котором помянул великий хан, едет, куда пожелают шайтаны, таскающие его по свету. Я и впрямь хотел видеть этого человека и спросить с него старые долги, но во время молитвы у колодца Сакар-чанга мне снизошло откровение, и отныне я не желаю думать о земном.

Анука-хан молитвенно огладил лицо.

– Аллах ведёт людей, куда пожелает. Сколько воинов ты хотел бы взять с собой и кого предлагаешь поставить на своё место?

– Я поеду один. Душа моя в руке Аллаха, а тело не нужно даже мне самому. А что касается командования конницей, то осмелюсь сказать, что мин-баши Габитулла опытный воин, поседелый в битвах, а верность его солнцезарному хану проверена временем. Если хан пожелает, Габитулла будет с честью водить башкирский тумен.

– Что же, – принял решение хан. – Мы отпускаем тебя, Шамон. Однако ты должен будешь сослужить ещё одну службу. Наши нукеры проводят тебя в Тарки и составят твоё окружение, а ты передашь Суркай-хану наше царственное послание.

– Воля светозарного повелителя будет исполнена в точности, – поклонился Семён.

Ануш Магомед Богадур-хан не спускал пристального взгляда со своего везира и видел, что лицо Шамона не дрогнуло, ничто в нём не переменилось и глаза не метнулись испуганно. А это значит, что неожиданное повеление никак не изменило планы ходжи Шамона.

«Неужто он и впрямь собрался в паломничество? – подумал хан. – Это столь удивительно, что может оказаться правдой. Надо будет как следует проследить, что он станет делать перед отъездом. Но в любом случае, Сейид-инак прав – башкирам больше доверять нельзя».

Хан положил руку на сочинение своего отца, тщательно переписанное красивым почерком «насх» и на франкский манер переплетённое в тиснёную кожу. Эта рукопись всегда лежала на отдельном столике, ибо Ануш-хан постоянно черпал в источнике мудрости, оставленном Абулгази-ханом, да будет доволен Аллах его потомками.

Семён молча ожидал разрешающего кивка и как бы не видел многозначительного касания ханской руки. Однако и он понял, что хану больше доверять нельзя.

В день перед отъездом Семён сидел в беседке позади дома,. Погода баловала ранним теплом, ночью расцвёл миндаль, и белые цветы покрывали ветви, словно невовремя выпавший снег. Голуби-стоналки жаловались под крышей, а больше ничто не нарушало утренней тишины.

На тонконогом столике перед Семёном стоял кувшин с густым шербетом, рядом казинаки и халва в плоской чашечке. Тульским мальчишкам такой сладости, поди, и во сне не представить. Туда бы переправить, не глядя, кому бог пошлёт. А здесь... глаза бы не смотрели на знатное угощенье. Что радости с той кунжутной хаявы – репка пареная куда слаще. Дивно господь устроил: не может человек без родных краёв, без своих людей. Тянет на родину, хоть и не ждёт там беглого бунтовщика ничего, кроме батогов и пыточной избы. И все же нельзя иначе: птица по весне на старые гнёзда летит, и сёмга в родную речку на нерест идёт, чужих знать не хочет. Так и в ходже Шамоне – проснулся русский мужик и стонет по дому, А жил бы сейчас на Руси, небось скучал бы по сухости и жаре, по кустам джузгуна, цветущим на барханах – ничего нет прекрасней их недолгого цветения... О, Аллах! Не дай сбыться всем мечтам сразу?

С отвлечённым любопытством Семён подумал, кому достанется его дом, когда обнаружится, что из паломничества водитель башкирской конницы не вернётся. Затем в памяти всплыло ласковое движение ханской руки, оглаживающей тиснёный переплёт книги. Тогда, вернувшись из дворца, Семён перечёл «Родословное древо тюрков», вернее, ту его часть, где мудрейший Абулгази рассказывает о своей многотревожной жизни. Вот заключил хан хивинский союз с туркменскими племенами, и два войска вместе пошли воевать Бухару. Но на первой же ночёвке туркменские воины были вырезаны неверными союзниками, а их кочёвки, лишившись защитников, стали лёгкой добычей хивинцев. Прошёл год, и Абулгази заключил союз с киргизами против калмыков. На Коране клялся вместе воевать против неверных, а вместо того в походе порезал и киргизов. А потом и с сартами так же поступил, и вновь с туркменами... И каждый раз ему верили. Странные всё же люди – тюрки! О таковых коварствах хана не враги злейшие пишут, а сам хвалится, что клятвопреступник есть и убийца ближних. А может, так и надо? Бог правду и без тебя знает, а людей за господней спиной всё равно не стыдно. Большому человеку и грехи прощаются великие.