Парфененко Борисович - Другое имя зла

– Э-э, нам, что бы Шуру похоронить надо кусок материи, такой, метра два на два. Груз какой-нибудь и веревка. Не могли бы вы послать кого-либо за всем этим?

Не знаю, были ли они телепатами, но на всякий случай, сопровождал слова, насколько был способен, мыслительными аналогами. Кусок материи мне представился почему-то в виде Российского флага. Груз – гиря с помощью, которой наращивают мышцы или придавливают квашеную капусту. Веревка представилась в виде натянутой бельевой с защипками. Та, с которой вел диалог по всем возможным каналам, отбежала вперед метров на десять. Развернулась к колонне и, как-то странно, совсем неожиданно, зашипела и заверещала. Когда пламенная речь закончилась, я уже проходил мимо нее. Из шествия, из разных шеренг отделилось штук двадцать разномастных крыс, которые брызгами разлетелись в разные стороны. Тем временем, я возглавлявший колонну, сошел с Марсова поля и направился через площадь к памятнику Александру Васильевичу Суворову. Меня тоже можно считать генералиссимусом, хотя бы по количеству воинов под знаменем. У монумента оглянулся еще раз, конца крысиной, полноводной реке не было видно. Я бывал на похоронах людей. Приходилось. Но они, или те, на которых мне довелось присутствовать, были какими-то кукольными, суетливыми. Большинство из присутствующих, я в том числе, приходили, чтобы отметиться. Так было положено, принято в человеческом обществе. Не чувствовал ни боли, ни сострадания, ни невосполнимости потери. Ничего такого, чтобы было бы искренним и настоящим.

Эта скорбь была правдивой у всех присутствующих. Ощущение потери было коллективным. Было больно, защемлено внутри. Вот и набережная. Бросил взгляд влево, огромная, почти правильной формы полынья. Здесь Другие под лед спустили прах Наташи. Здесь найдет последнюю, неспокойную обитель Шура. Такую же, каким был ее характер.

Пошел вдоль набережной. Лед выглядел самым обыкновенным. Подлых штук сегодня, наверное, не предвидится. У спуска к реке стояли крысы гонцы. Перед ними лежала скатерть, гиря и моток бельевой веревки. Я остановился и рассмотрел притащенное крысами. Пудовая, зеленая гиря. Серая, холщовая скатерть с синей вышивкой по краю. Тонкая капроновая веревка. Как крысы доперли пудовую гирю? Впрочем, этот мир был больше их, чем мой. Они подлинные хозяева всего. Стоит ли удивляться. Может быть, такси наняли. Спустился на лед, взял курс на чернеющую полынью. Крысы, принесшие ритуальные предметы, направились за мной. А гирю они тащили так, серая легла на спину, ей на брюхо вкатили железо. Две другие вцепились в хвост зубами и потащили эти импровизированные санки следом за мной. Остальные пришедшие проводить Шуру в последний путь разошлись вокруг. Кто-то запрыгивал на каменные ограждения набережной. Справа, на мосту уже шевелился не различимый фрагментами темный крысиный народ. Никто, кроме десяти крыс сопровождавших меня, не сошел на лед.

У полыньи опустил Шуру на лед. Долго разминал затекшие и усталые руки. Крысы расселись вокруг подковой, две крайние сидели почти рядом с водой. Сидели совершенно неподвижно и не мигая, смотрели на меня. Онемелость прошла. Меня стало тяготить присутствие рядом огромного полчища крыс. Как бы их разумность, не привела к решению принести поминальную жертву. Тянуть нечего. Пора браться за дело. Судя по всему, крысы перепоручают мне приготовления Шуры к последнему путешествию.

Расстелил на льду скатерть, бережно переложил на нее Шуру. Четкого представления, как шить саван, тем более для крысы, не было. Но, опять, таки, крысы вряд ли смогут сделать это вместо меня. Запеленал Шуру, как пеленают младенцев, опыта, правда, тоже никакого, сверток получился бесформенный. Обшил края ниткой. Развернуться не должно. Свободный конец савана, метровой, примерно, длины, просунул в проушину гири и сшил концы. Потом много раз обвязал это соединение, скрепляя намертво саван и груз. Еще раз придирчиво осмотрел, получилось надежно. Пока не сгниет. Закурил. Только сейчас, закончив работу, огляделся по сторонам. Всюду кишели крысы. Кроме тех десяти, сопровождавших меня, которые сидели на льду по-прежнему неподвижно. Докурил, тщательно затоптал ногой окурок. Говорить какие-либо речи, стоять минуту молчания, прочие ритуалы из человеческой жизни, казались неприемлемыми. Склонился над Шурой, примериваясь, как удобнее поднять ее и груз. Что-то мягко коснулось ног сзади. По-моему, все та же черная крыса. Она, как-то боком, аккуратно оттеснила меня от Шуры. Намек ясен. Отошел от Шуры. Все сидевшие крысы сразу поднялись и вцепились зубами в саван. Всем хватило места. Рывками стали подтаскивать тело Шуры к открытой воде. Одновременно, с началом движения, крысы находившиеся на берегу стали издавать звуки – какие? Одним словом и не назовешь. Какое-то потрескивание, шелест, шорох, тонкий писк, пощелкивание. Все сочеталось, сливалось, нет, не в шум. Звук был органичным, непонятным, но наделенным, какой-то гармонией. Такой, вот реквием, нового мира. За сегодняшний день довелось побывать уже на втором отпевании усопших. Два раза слышал погребальные песнопения. И первый, и второй произвели на меня утюгом неизгладимое впечатление.

Паршиво было так же только тогда, когда умерла Наташа. Странным, казалось, что в той, в ушедшей жизни мне приходилось хоронить родственников, знакомых, многие были небезразличны. Но по-настоящему плохо от невосполнимых потерь стало только здесь. Наташа, Шура, даже Малах Га-Мавет. Пустело все.

Крысы дотащили Шуру до проруби. Все смолкло. Секундная задержка. Шура без всплеска исчезает в темной Невской воде.

– Ой, как пусто все! – Развернулся и пошел прочь. Когда добрел до спуска к Неве, оглянулся. Похоронная команда во всю прыть неслась к противоположному берегу. Они стали уже прыгающими точками. Остальные, густо заполнявшие набережную, тоже исчезли. Как могло такое количество крупных животных испариться за считанные мгновения совершенно беззвучно? Кругом одни загадки. Но все так же мне хочется найти на них ответы? Нет. Пожалуй, нет. Что дальше? Единственная загадка, на которую могу дать полный оптимизма ответ, – НЕ ЗНАЮ!!!

Немного было смысла в моей прошлой жизни, не стало совсем и в этой. Тоска и боль жали сердце железными пальцами. Было желание перенести еще большую боль. Мазохизм? Не знаю, опять не знаю! Зачем возвращался в ту квартиру, в которой провел единственные, счастливые дни в своей жизни? Что пытался вернуть или найти в ней? А может просто, напиться. Нарезаться в стельку и уснуть?! Скоро появится Атман со своим извечным, набившим оскомину вопросом: Быть или не быть. Наверно, к моему великому сожалению, период, когда очень ценил жизнь и цеплялся за любые компромиссы, чтобы выжить, прошел. Почему-то кажется, что ответ на этот вопрос несущественен. Обретенное бессмертие убило что-то. Скорее всего, оно убило само время. Не надо торопиться жить, не надо успевать. Какой прок искать смысл жизни, счастье, любовь, горе, страданье и потери, если все в состояние это пережить?! Нет интереса. Вкус к жизни исчез. Стану богом, если допустить, что Атман не врет. Ну и, что?! Какую новую вселенную создам? Каких новых чудовищ произведет на свет мое ущемленное воображение? Возможно, в той миновавшей жизни существовали хорошие, добрые люди. Но когда начинаю думать об этом, мне кажется, что все эти внешние качества, которые на виду, они не более чем обертка, обман, фальшивка, фантик, тонкая скорлупа. И неважно, какой знак, положительный или отрицательный, имели эти качества. Они должны были прятать то, что хранится у человека внутри. Если создать условия, для того, чтобы зверина, ждущая внутри каждого своего часа, выбралась наружу, – Бог умрет от ужаса, если только он сам не зверь. Не хочу судить по себе обо всех людях. Тем более что ввиду отсутствия таковых, все это пустая схоластика. Но я средний, среднестатистический во всем. В знаниях, характере, внешности, поведении. Во всем составляющем человеческую личность. И из такой усредненной модели человека вылезло столько дерьма, как из гигантского тюбика, раздавленного неосторожной ногой Бога. Значит, весь средний уровень это не люди!