Елизавета Абаринова-Кожухова - Искусство наступать на швабру

Гераклов в радостном возбуждении вскочил:

— Так-так, теперь они у нас на крючке!

— Пока что мы у них, — остудил его пыл Грымзин.

— Так вот, собственно, к чему я клонил, — продолжал политик. — Кок не назвал радисту имя связного, или главаря, или кто у них там есть ху, извините за выражение, но назвал пароль. И вот я предлагаю кому-нибудь из нас сходить к Отрадину, произнести эту фразу и дать для передачи то, что нам выгодно.

— Идея неплохая, — задумчиво отметил доктор, — но ведь рано или поздно даст о себе знать и настоящий «полкведим».

— Вот тогда они занервничают, засуетятся, наделают глупостей и выдадут себя, — заявил Гераклов. — Тут-то мы их в бараний рог и скрутим!

— Господин банкир, — обернулся Серапионыч к Грымзину, — вы еще не вернули вторую карту обратно Веронике Николаевне?

— Нет еще.

— Прекрасно! Значит, ее надо ненавязчиво подсунуть господину Серебрякову.

— Это я беру на себя, — скромно ответил Грымзин.

Когда Егор поднялся на палубу, кок все еще «дышал свежим воздухом», вернее, вдыхал в себя «Герцеговину-Флор», задумчиво глядя на проплывающий мимо однообразный ландшафт. У него на плече сидел ворон Гриша.

— Иван Петрович, господин Грымзин просит вас к зайти к нему, — нарушил Егор уединение кока.

— A что ему нужно? — повернулся к Егору Иван Петрович.

— Что-то насчет завтрашнего обеда.

— A, ну ясно. Егор, помоги мне подняться.

— Вперрред! На барррикады! — с энтузиазмом закаркал Гриша.

Когда Серебряков доплелся до каюты Грымзина, там, кроме владельца яхты, никого уже не было. Но на столе в открытом виде лежала карта — та самая, которую Егор отвез генералу Курскому, Вероника похитила у генерала, а Грымзин — у Вероники.

— Слушаю, хозяин, — учтиво поклонившись, произнес кок.

— A, Иван Петрович! — приветливо обернулся Грымзин. — Я давно хотел вам сказать, что ваша стряпня мне очень нравится.

— Рад служить! — ответил Иван Петрович.

— Ясно, что рады. Ведь я вам плачу жалованье, и немалое. В общем, я хотел бы вам дать некоторые заказы на завтрашний обед. На первое…

Тут в каюту заглянул Егор:

— Евгений Максимыч, вас просит адмирал. Какое-то важное дело.

— Подождите здесь, я сейчас буду, — сказал Грымзин и вышел из каюты. Когда он минут через десять вернулся, кок все так же стоял, опираясь на костыль, но карты на столе уже не было.

— Так что же на первое? — спросил Серебряков.

— A, ну приготовьте что-нибудь съедобное, я всецело полагаюсь на ваш вкус, — рассеяно ответил банкир.

— Слушаюсь! — Настолько быстро, насколько позволял костыль, кок покинул каюту.

Вечером Гераклов вновь отправился в радиорубку.

— Ну, что сегодня будем слушать — «Икс-игрек-зет» или Госрадио? — спросил Oтрадин, собираясь включить приемник.

— Не надо, — остановил его Гераклов и на одном дыхании выпалил: — Полкведим невинс нерокста!

Радист вздрогнул и уставился на Гераклова.

— Вы… вы?! — наконец выговорил он.

— Да, я, — спокойно ответил Гераклов. — A что, разве я не похож на красно-коричневого подпольщика?

— Откровенно говоря, не похож, — чистосердечно ответил Андрей Владиславович.

— Я опытный конспиратор, — объяснил Гераклов. — В общем, передайте товарищам в центр вот это. — Политик протянул радисту листок бумаги и покинул рубку.

Oтрадин развернул записку — она была совсем короткой: «Все идет как задумано. Ждите новых сообщений».

Едва Андрюша включил передающее устройство и настроился на миллиметровые волны, как в дверь постучали.

— Входите! — крикнул радист. В помещение вошел штурман Лукич.

— Пулкведим невиенс неракста! — чеканно произнес штурман, поглаживая свою знаменитую бороду.

— И вы… и вы… тоже?.. — пролепетал радист.

— Так точно! — кратко ответил Лукич, вручил Отрадину ученическую тетрадку и, круто повернувшись на каблуках, покинул радиорубку.

Тетрадка была чуть ли не вся исписана мелким почерком и содержала подробный отчет, временами переходящий в донос, обо всем, что происходило на судне. Лирические отступления на тему теории и практики государственных переворотов явно не столько предназначались для очередного радиопослания, сколько претендовали на место в будущем Полном собрании сочинений.

Oтрадин вздохнул и принялся передавать в эфир оба послания. Этот процесс затянулся далеко за полночь, что и не удивительно — за просто так никто миллион обещать не станет.

A мотористка Степановна, надевшая лучшее из своих платьев, напрасно ждала возлюбленного на палубе под капитанским мостиком.

Постепенно мысли об Отрадине плавно перетекли в воспоминания о прошлом — и совсем недавнем, и более далеком. И Степановна сама не заметила, как заснула. И приснились ей удивительные события, происходившие с ней то ли в реальности, то ли в мечтах, несколько лет тому назад.

СОН СТЕПАНОВНЫ

Удивительная история, приснившаяся Степановне, началась в 1990 году — в довольно сложный и запутанный момент новейшей истории, когда на авансцену политической жизни общесоюзного пространства в целом и Кислоярского района в частности, выдвинулось такое вооруженное формирование, как OМOН — отряд милиции особого назначения. Использование ОМОНа в своих целях политическими организациями, активно выступавшими против регионального суверенитета (о независимой Кислоярской Республике речь в то время даже и не шла) стало причиной весьма противоречивого к нему отношения в различных слоях общества — одни жители бойцов ОМОНа проклинали, а другие превозносили, видя в них единственных защитников от «кровожадных демократов» и «лиц сибирской национальности», или «желтых», как их называли в народе. Этих «желтых» в Кислоярске проживало человек двадцать, и они самым нахальным образом хотели иметь свою национальную школу и исповедовать религию предков в лице собственного шамана. Больше, собственно, никаких неудобств они местным жителям не создавали, но и этого было достаточно, чтобы некоторые кислоярцы их, мягко говоря, недолюбливали.

К «некоторым» принадлежала и скромная женщина Степановна — усердная читательница газеты «Правда» и постоянная участница митингов Интернационального фронта трудящихся Кислоярска. Надо сказать, что в то время значительная часть общества переживала период всеобщей влюбленности (медовый месяц): многие «интер-тетеньки» были неравнодушны к товарищу Разбойникову, занимавшему в то время крупный партийный пост, а женщины интеллектуального склада ума — к предводителю демократов либерального толка Кириллу Аркадьевичу Яйцыну. И все из числа первых — независимо от возраста и пола — были влюблены в пламенные стихи пролетарского поэта Феликса Алина, публиковавшиеся в красной прессе и регулярно звучавшие на митингах.