Наталья Колпакова - Бегущие по мирам

– Три серебром.

Перед носом оказалась могучая ладонь ковшом, предвкушающая тяжесть монет. Макар беспомощно завозился. Денег у него не было, ни серебряных, ни медно-никелевых, никаких. Рюкзак с чудо-мясорубкой и тот сгинул в бурном море. Тотчас второй экскаваторный ковш опустился на его плечо и сковырнул с крыльца. Под безжалостный хохот паломников Макар покатился по плитам вымостки. Пара метров на четвереньках, несколько шагов на полусогнутых, почти вслепую, и вот он снова человек, и до вожделенного святилища рукой подать. Да только не ему. Ближайший «отец-отшельник» с узловатой дубинкой на плече в ряду таких же смиренных иноков, окружающих постройку живой цепью, уже приметил его и бесцеремонно толкнул куда-то в сторону, прочь от очереди, входа и Алёны.

– Что, жулье голозадое, задарма хотел к святыне подобраться?

Тяжелый подзатыльник загнал Макара в грязный дворик, обнесенный невысокой оградкой. По одной из сторон за оградкой колосилась могучая, в рост человека, конопля.

– Сидите тут, вечером отопрем калитку и вышвырнем разом всю вашу братию. И чтоб тихо!

Несколько таких же бедолаг, в рубище самом удручающем, покорно взглянули на монаха и без всякого сочувствия – на нового товарища по несчастью. Макар угрюмой тенью скользнул через дворик и сел у крохотного фонтана – бассейна или, скорее, каменного ящичка с каменной чашей посередине. Редкие капли, плюхаясь с края чаши, лишь подчеркивали унылую тишину. Макар был раздавлен. С пустой, но тяжелой головой, даже не пытаясь строить хитрые планы, он смотрел на чашу, на гладкий каменный шар в ее середине, на близкую воду, едва понимая, на что вообще устремлены его глаза.

Вот чаша. Широкая и мелкая, вроде той, что на знакомой с детства медицинской эмблеме, только без змеи. Воды в ней едва на палец. Теплая, затхлая, движется еле-еле, по капельке через край переваливает. Вон листик в ней пожелтевший плавает, жучок опять же. Вроде дохлый. А почему еле-еле? Да потому что шар мешает. Лежит себе, гладкий, наглый, в самой середке, и вид у него такой, будто он и впрямь ток воды перекрывает, да еще, зараза, этому радуется. Рука сама потянулась к каменюке, в которой для Макара сошлись в этот миг все его отчаяние, беспомощность и злость. Потянулась, удобно ухватила гладкое тулово – пришлось как раз по ладони! – да и подняла пару килограммов каменной плоти без особенных усилий.

Сначала ничего как будто не происходило. Под приподнимающимся шаром мелькнула чернота, мигом заполнившаяся водой вровень с зеркалом. Одно длинное мгновение держалось равновесие, и рука зачарованного Макара зависла, словно решая за него, уронить ли чужой камень обратно, или убрать совсем. Но пока рука колебалась, тишина сменилась дальним тяжелым гулом, и из середины чаши ударила, будто нефть из скважины, ревущая струя. Макар едва успел отдернуть руку. А сама чаша побежала по краю, будто распускающееся вязанье, посыпалась сложносочиненными каменными фигурками. Отскочив подальше и задрав голову, с бесполезным камнем в руке, он увидел, как высоко в небе распахивается огромный водяной купол. Вода зависла в безмятежной синеве и рухнула вниз, а Макар уже несся прочь в толпе голодранцев, матерясь и толкаясь наравне со всеми, протискиваясь в узкую калиточку на большой двор, где налаженный конвейер сбился и забуксовал из-за нежданной напасти.

Следом за беглецами, преследуя их по пятам, в калитку вошел и сам маленький дворик – все камни его ограды, все плиты вымостки. Точнее, ворвался на гребне волны, воющей и крутящей водовороты. Паломники заметались, не понимая, уже совсем бояться или можно еще погодить. А вот хозяева, судя по всему, иллюзий насчет происходящего не питали. Охваченные благоговейным ужасом, белые хитоны брякнулись ниц и завыли что-то про последний день и священного отца-основателя.

А вокруг царил форменный хаос. Будто вынули замковый камень из арки, а скорее, толкнули последнюю доминошную фишку в хитроумной конструкции. Древняя крепость, эта неприступная твердыня, распадалась на глазах. Волна саморазрушения, оголив центральный двор, нахлынула на главный храм, обежала его весь, от цоколя до конька, разобрала на кирпичики-черепичины и ринулась грызть внешние стены, превращая могучие башни в каменные вихри, тут же оседающие огромными кучами строительного мусора. В тучах пыли темными пятнами метались люди, не догадавшиеся сразу удрать. Исправно взывали к темной личности своего создателя благие отцы. Зашибленных и задавленных как будто не было – форменное чудо, разрушительная волна, обходя людей, губила только замок, словно он и правда был выстроен из домино.

Макар едва замечал детали катастрофы. В узком коридоре спокойствия посреди грохочущего камнепада он несся сквозь не существующий уже храмовый зал туда, где когда-то вырастал из пелены кумара трон. Теперь вместо кумара в воздухе висела зловредная строительная взвесь, забившая нос, бронхи и, кажется, легкие тоже. Трон все не находился, канул в небытие вместе с монументальной колоннадой и сумрачными перекрытиями. Макар не хотел останавливаться. Он предпочел бы вечно мчаться в никуда посреди хаоса, чем потерять надежду, – и потерял ее аккурат в тот миг, когда со всего маху налетел на невидимую в пыли преграду. От боли белое облако, застилавшее глаза, сменилось черным. В черноте запрыгали огненные шары, замельтешили золотые искорки, и зазвучал голос, медленный и тягучий:

– Мака-ар?.. Это ты?.. Где-э я?..

Она была здесь, целехонькая, только надышавшаяся дряни из курительниц, полулежала на громадном деревянном троне, словно позабытая тряпичная кукла. Макар схватил ее за руки, дернул и не удержал, снова дернул без лишних церемоний.

– А... Положи обратно меня.

– Алёнушка, миленькая, ну давай...

– Здесь буду сидеть!

Она захихикала и стала вяло отбиваться. Руки были холодными и влажными. Лицо зеленоватое, глаза, как у рыбы, смотрели в разные стороны. В этот момент Макар окончательно и бесповоротно понял, что любит и всю оставшуюся жизнь будет любить только эту девушку. Вот эту – страшненькую, бестолково хихикающую. Совершенно беспомощную. Он понимал, что беспомощность и глупый смех – это не навсегда. Проспится и снова станет невыносимым ходячим совершенством, снежной королевой с университетским дипломом. Но это уже ничего не меняло. Он любил эту стерву, любил, наверное, с первой встречи, только нуждался, грешный, в такой вот минуте ее слабости, чтобы себе в этом признаться. И на правах самоназначенного возлюбленного сделал то, о чем давно и безнадежно мечтал – легонько, но с чувством вмазал своей красавице ладонью по щеке, обрывая смех, уже срывавшийся в истерику.

Бежали в полном согласии, крепко обнявшись, – через разрушенный торец, противоположный входу. Оказалось, что задним своим фасадом храм примыкал к крепостной стене, и, поднырнув под ее обломки, хороводом носящиеся по воздуху, беглецы покинули нехорошее место.