Василий Кононюк - Жизнь взаймы

— Ты блазня (шута) из себя не строй. А то я и добавить могу, и двадцать, и тридцать нагаек. Иди с глаз моих, пакуй добычу, вертаться пора.

Когда я отошел, атаман начал что-то в полголоса вычитывать Сулиму. Впрочем, что именно, догадаться было нетрудно. Он его атаманом над двадцатью пятью душами поставил, а не старшим дозорцем. Иван Товстый, приехавший с атаманом, сочувственно хлопнул меня по плечу и рассказал, как у них дело было.

Десяток казаков атаман поставил после выезда с балки. Их задача была убрать передний дозор, после того, как казаки повалят деревья. Остальные рассредоточились на последних двухстах метрах тропы, от одинокого поваленного дерева до выезда из балки по обе сторон дороги. Вместе с прибывшими, под рукой у атамана осталось больше шестидесяти человек, из них больше пятидесяти прятались в самой балке.

Передний дозор татар наткнулся на поваленное дерево и где-то час прокладывал параллельную тропу. Где расположились основные силы татар, чем они занимались, никто не знал. После того, как они прорубили дорогу и тронулись к выезду с балки, показалось еще десять всадников едущих следом. Пока они пробирались возле поваленного дерева, передний дозор уже подъезжал к выезду. Никто не успел подать знак и передать казакам весть о втором дозоре. Поэтому, когда они показались на тропе вслед за передним дозором, казаки обрушили деревья. И передний дозор, и следующий десяток сразу же посекли стрелами, практически без потерь, только одного казака клюнула стрела, пробив кольчугу на плече. Но больше никто в балку не полез. Вернулись посланные в разведку дозорцы и доложили, что татары ускакали обратно. Тогда атаман взял Ивана с двумя казаками и поехал искать наш отряд.

— Ты все верно сделал, Богдан. Но так часто в жизни бывает. Сделаешь по правде, а закон казацкий порушишь. Потому и судят казаки всегда по правде, а не по закону. Правду, ее сердцем понимаешь, нет такого закона, чтоб о том словами сказать можно было и другим передать.

— Ага, по правде. По правде меня похвалить надо, а не десять нагаек всыпать.

— Так это кто как ее понимает, правду… по мне, так и двадцать нагаек тебе мало, а атаман всего десять назначил.

— За что?

— За то, что ты молодой, дурной петух! Не понимаешь, что это чудо! Рассказали бы мне такое, ни в жизни бы не поверил! Двадцать шмаркачей (сопляков) лежало, мимо них татарская сотня ехала и ни у одного рука не дрогнула раньше чем надо стрелу пустить, никто не обосрался и не убежал. А подумай головой своей пустой, что бы было, если бы хоть один смалодушничал! Кровью бы все умылись и не сносить тебе головы! Мал ты еще о правде толковать. Не дорос. Готовься, буду батьку просить, чтоб мне доверил тебе нагаек отсыпать!

Недовольный Иван вернулся к казакам, оставив меня вытряхивать убитого татарина из доспеха и вытаскивать болт к моей пушке. Воистину, язык мой, враг мой…

Мое старое "я" с садистским (или с мазохистским?) удовольствием восприняло факт моей очередной публичной порки. А мое новое "я", снабженное мощным логическим аппаратом, раздумывало над тем, каковы шансы нелетального исхода после десяти нагаек Ивана и не просить ли товарищество проявить гуманизм и просто отрубить мне голову…

Глава одиннадцать

Возвращались мы с добычей через Змеиную балку. Обходной путь на конях был долог и труден, проще оказалось прорубить и расчистить узенькую тропинку возле поваленных казаками деревьев. Далеко не уехали. Солнце склонилось глубоко на запад, засветло до села было не добраться, да и соседям, казакам Непыйводы было в другую сторону. Пока добычу паковали, трупы прикопали, время ушло. Будь дело подальше от дома, никто бы трупами врагов не заморачивался. Оставили бы в поле, на потеху волкам и воронью. Но возле дома приучать хищников к человечине категорически запрещалось. А прикопать труп с помощью ножей, сабель и щитов занятие интересное, но долгое.

Расположились на ближайшей большой поляне, пекли мясо, варили кашу, громко обсуждали мою провину и ожидали гонцов с медом и брагой, которых послали в село сообщить о победе и затариться по этому поводу горячительными напитками. Моя позиция была твердой, я остался за старшего и все наказы Сулима выполнил дословно. Не отступил от сказанного им ни на одну букву. Поэтому никакой вины самоуправства на мне нет. Меня дружно поддерживала моя команда, но старшие казаки склонялись к точке зрения атамана. Мол, хорошо то, что хорошо кончается, но наперед батьки в пекло они никому лезть не позволят. И вообще, Богдан, ты … как много нового и интересного можно узнать о себе, когда люди не стесняются сказать, что у них на уме. И как сильно разнятся оценки меня любимого у разных людей. О том насколько далеко они находятся от моей собственной самооценки лучше вообще не вспоминать.

Невольно придешь к выводу, что даже благородная натура казака, работника ножа, сабли и копья, рыцаря степей и полей, не чужда низменного чувства зависти к более удачливому рыцарю. Ничем другим такое несоответствие оценок и количество недостатков обнаруженных во мне (о которых я не имел до сегодняшнего дня ни малейшего понятия) объяснить не удавалось.

Поскольку гонцов послали сразу же после стычки, то ждать их долго не пришлось. Атаман отказывался начинать веселье, пока товарищество не придет к консенсусу по поводу моего наказания. Товарищество решило поддержать вердикт атамана — десять нагаек и лишение доли в добыче. Однако вернувшийся к тому времени Керим, притащивший живого татарина груженного двойным комплектом одежды и оружия, начал возражать.

— Сулим, ты как самый старый среди нас, скажи, за что казака можно лишить доли в добыче? — задал он провокационный вопрос.

Сулим, коротко напомнил присутствующим то, что они и так знали. Лишить казака доли в добыче можно было лишь за то, что он проявил преступную нерасторопность во время схватки, приведшую к потери товариществом части добычи. С моей точки зрения, в сегодняшнем бою, сам Сулим, идеально бы подходил под свое объяснение. Если бы не моя инициативная работа, товарищество недополучило бы в силу его нерасторопности значительную часть добычи. Но присущая мне скромность, не дала вынести эту мысль на обсуждение товарищества.

Поскольку моя провина никоем образом к нерасторопности причислена быть не могла, товарищество, почесав затылки, практически единогласно решило ограничиться нагайками. Но обсуждение вопроса с добычей подкинуло еще одну идею и мне пришлось снова просить слова.

— Шанованое товарищество, не о десяти нагайках хочу вам сказать. Мне Керим каждый Божий день по пятнадцать палок отвешивает при всем честном народе. Так что у меня на плечах уже мозоли в палец толщиной. О правде речь вести хочу. Ты, батьку, Сулиму наказ давал деревья завалить, татарам выход на тропу перекрыть, в лес их загнать. Не смог Сулим то исполнить, не полезли татары в балку, пришлось ему самому кумекать, как дальше быть. Так же и мне, Сулим велел тихо сидеть, не вылезать, его наказа дожидаться, а сам пошел смотреть, как татары будут в балку въезжать. Боялся, чтоб молодые хлопцы их не спугнули ненароком. А как понял я, что татары назад повернут, так пришлось мне самому кумекать, как дальше быть. Тут многие говорили, подумал ли я, что бы было, если бы татары нас заметили раньше времени. А я спрошу вас, казаки. Сулим с казаками, втроем на задних пятерых татар напали. А что бы было, если бы не ударили мои хлопцы татарам в спину, троих свалили, четвертого подранили? Кто мне скажет? А если, не приведи Боже, кто-то из казаков свою смерть там бы встретил? Как бы мы вам в глаза смотрели? Сулимовым наказом бы отговаривались? А если бы я татарина не упокоил, который Давиду ногу посек, вы знаете, куда бы полетела его следующая стрела? Как бы мы тебе, батьку, в глаза бы смотрели, когда бы ты нас спросил, почему вы, хлопцы, в овраге сидели, когда моего сына татары стрелами секли? На Сулима бы кивали? Нет, братцы. Взяли вы моих хлопцев в поход, так смотрите на них, как на товарищей своих, а не как на шмаркачей, которых от татар прятать надо чтоб, не дай Боже, не случилось чего. Вот такая моя правда, казаки. Свою правду я на ваги положил. Теперь вы свою ложите и скажите чья переважит.