Джон Толкин - Сильмариллион

— В таком случае это дурная весть, — опечалился Тургон, — ибо может означать лишь одно: даже Хурин Талион не сумел противостоять воле Моргота. Сердце мое отныне закрыто для него.

Но когда Торондор улетел, Тургон погрузился в долгие раздумья. Он вспомнил обо всех заслугах Хурина из Дор-ломина, и не сумел полностью закрыть для него своего сердца; он послал вестников к орлам, чтобы те нашли Хурина и по возможности скорее принесли его в Гондолин. Но было слишком поздно, и они уже никогда более не видели Хурина — ни при солнечном свете, ни среди теней.

Хурин же долго простоял в отчаянии у молчаливых утесов Экхориата, и лучи заходящего солнца, пробившись сквозь облака, окрасили его белую шевелюру багрянцем. Тогда он заорал, не заботясь о том, что кто-нибудь мог его услышать, проклиная не ведающую жалости страну; затем встал на высокий скальный уступ, и, устремив взгляд в направлении Гондолина, громко прокричал:

— Тургон, Тургон, неужто ты позабыл Серехскую Топь! Тургон, ужель ты не слышишь меня в своих тайных чертогах? — Но в ответ ему лишь ветер зашелестел сухой травой. — Так же трава шелестела и в Топях на закате, — уже тихо произнес он. К этому моменту солнце скрылось за Тенистыми горами, и на землю опустились сумерки. Ветер утих, и на безжизненных просторах вокруг него не слышно стало ни звука.

Однако чьи-то внимательные уши не пропустили ни слова из сказанного Хурином, и вскоре об этом было доложено владыке на Черном Троне севера. Моргот заулыбался, ибо теперь ему было наверняка известно, где искать обитель Тургона; хотя шпионам его по-прежнему за Экхориат было не пробраться — ведь в горах этих неусыпно бдели орлы. Тем не менее, освобождение Хурина уже принесло свои первые плоды.

После наступления ночи Хурин, спотыкаясь, спустился со скалы и улегся на землю, погрузившись в тяжелый, не приносящий утешения сон. И во сне этом он слышал жалобный голос Морвен, постоянно повторявшей его имя; и казалось Хурину, что доносится голос из Бретиля. Поэтому на рассвете, едва проснувшись, он побрел обратно к Бритиаху, и к вечеру уже добрался по опушкам Бретиля к переправе через Тейглин. С ночных постов его заметили, но приближаться не осмелились, поскольку сочли его призраком из какого-нибудь древнего могильного кургана, окутанным облаком тьмы. Так что Хурин не встретил никаких препятствий на пути к месту сожжения тела Глаурунга.

Здесь он увидел высокий камень, установленный почти на краю обрыва Кабед Найрамарт, но не на камень был обращен взгляд Хурина, ведь он и так знал, что на нем выбито; он заметил, что находится здесь не один. В тени у подножия камня сидела, обхватив колени руками, некая женщина. Хурин молча стоял в стороне, не решаясь приблизиться, но тут женщина откинула свой потрепанный капюшон и подняла голову. Она была седой и старой, но едва она встретилась взглядом с Хурином, как тот узнал ее; ибо несмотря на то, что в одичавших глазах ее плескались боль и страх, в них до сих пор мерцал отблеск того света, за который она некогда получила имя Эледвен — имя самой прекрасной и величественной из смертных женщин прежних времен.

— Ты пришел, наконец, — прошептала она. — Я слишком долго ждала.

— Путь был темен. Я пришел, как только смог, — отвечал Хурин.

— Но безнадежно опоздал. Их больше нет.

— Знаю, — тихо сказал Хурин. — Но ты жива.

— Почти. Я так устала, что уйду вместе с солнцем. Времени совсем мало осталось… так скажи же мне! Как она нашла его?

Но Хурин не ответил. Он уселся рядом, и больше не произнес ни слова; и когда зашло солнце, Морвен со вздохом сжала его руку, а потом затихла. Хурин знал, что она умерла. Он взглянул на нее в опустившихся сумерках, и показалось ему, что оставленные скорбью и перенесенными лишениями линии на ее лице разгладились.

— Она не была сломлена, — произнес Хурин и закрыл ее глаза.

Потом он недвижно сидел возле тела жены, а ночь все сгущалась вокруг. И хотя воды Кабед Найрамарт громко и яростно ревели, он не слышал ни звука, не видел и не чувствовал ничего, ибо сердце его словно обратилось в камень.

Но вот прохладный ночной ветер бросил ему в лицо брызги дождя, и Хурин очнулся от своего оцепенения; в нем всколыхнулась ярость, затмевавшая голос рассудка, и единственным его желанием стала месть за все причиненные ему и его роду страдания. Виновных же в своем ослепленном гневом рассудке он счел всех тех, с кем их сводила в жизни судьба. Хурин поднялся на ноги и принялся рыть для жены могилу с западной стороны памятного камня; а на самом камне он приписал такие слова: "Здесь же покоится Морвен Элендвен."

Говорят, что провидец и арфист из Бретиля по имени Глируйн сложил некогда песнь, в которой сказано, будто Камень Горемычных никогда не будет осквернен Морготом и никогда не исчезнет с лица земли — даже когда на берег придет море и поглотит все остальное. И действительно, Тол Морвен до сих пор одиноко возвышается над морскими волнами у берегов, чьи очертания изменились в дни гнева Валар. Но тело Хурина не покоится там, ибо рок повел его дальше, и Тень неотступно следовала за ним по пятам.

Переправившись через Тейглин, Хурин направился по древней дороге, ведущей к Нарготронду, на юг. Далеко на востоке виднелся одинокий холм Амон Руд, и Хурину было в мельчайших подробностях известно о том, что там произошло. Наконец, он пришел к берегам Нарога и пересек дикую речку тем же путем, что и Маблунг из Дориата до него — по обрушенным в воду камням моста. И вот он уже стоит у разбитых Врат Фелагунда, тяжело опираясь о свой посох.

Здесь нельзя не сказать, что после ухода Глаурунга мелкий гном Мом пробрался в Нарготронд и теперь бродил туда-сюда по разрушенным и разграбленным залам, считая себя полноправным его хозяином. Он перебирал и пересчитывал драгоценности и золото, пропускал их сквозь пальцы и всячески наслаждался этими ощущениями, поскольку никто не мог ему в этом помешать — из страха перед Глаурунгом, даже перед одним только воспоминанием о нем, сюда никто не осмеливался совать носа.

И вот теперь на пороге его владений объявился некий человек; Мом вышел ему навстречу и потребовал назвать цели его прихода. Но Хурин на это отвечал:

— Кто ты такой, чтобы запретить мне войти в дом Финрода Фелагунда?

Гном с достоинством отвечал:

— Звать меня Мом; задолго до того, как высокомерные пришли из-за Моря, гномы начали разрабатывать пещеры Нулуккиздон. Я лишь вернулся взять то, что принадлежит мне по праву, ибо я последний представитель моего народа.

— В таком случае недолго тебе осталось наслаждаться наследством, — угрожающе процедил Хурин. — Ибо я Хурин, сын Гальдора, вернувшийся из Ангбанда; а Турин Турамбар, чье имя тебе должно быть хорошо известно, был моим сыном. Именно он убил дракона Глаурунга, разорившего пещеры, в которых ты теперь находишься; мне также известно, кого следует благодарить за предательство Драконьего Шлема Дор-ломина.