Стивен Кинг - Извлечение троих

— А, может, это была не кошка, — сказал он стрелку. — Пусть это твой мир, но я сомневаюсь, что ты в этих краях бывал чаще, чем я на Борнео. Ты же понятия не имеешь, что вообще может бегать по этим холмам, я не прав? Может, ее утащила горилла или еще какая-нибудь гадость.

— Вот именно, кто-то ее утащил, — согласился стрелок.

— Ну слава Богу, ты со своей болезнью еще не совсем рехнулся…

— И мы оба знаем, что это за «гадость». Детта Уокер. Вот кто ее утащил. Детта Уокер.

Эдди открыл было рот, но помедлил секунду — всего лишь секунду, но и ее им обоим хватило, чтобы осознать и принять горькую правду, — и потом, увидев безжалостное лицо Роланда, забыл все свои доводы.

— Это вовсе не обязательно.

— Подойти лучше поближе. Если мы собираемся поговорить, то давай поговорим нормально. Каждый раз, когда, обращаясь к тебе, я пытаюсь перекричать шум волн, у меня еще пуще в горле дерет. Впрочем, теперь у меня все время его дерет.

— А почему, бабушка, у тебя такие большие глаза? — сказал Эдди, не сдвинувшись с места.

— Ты о чем, черт побери, говоришь?

— Это из одной сказки, — Эдди немного спустился по склону. Ярда на четыре, не больше. — И ты, кажется, веришь в сказки, если ты думаешь, что у тебя получится убедить меня подойти достаточно близко к твоей коляске.

— Для чего достаточно? Я тебя не понимаю, — сказал Роланд, хотя все понимал прекрасно.

Почти в ста пятидесяти ярдах над ними и, вероятно, в целой четверти мили к востоку, за этою перебранкой внимательно наблюдали черные глаза — глаза очень умные, но лишенные человеческого сострадания. О чем шел разговор, разобрать было никак не возможно: из-за волн, ветра и глухих ударов воды в стену подводного грота ничего не было слышно, — но Детте и не было в том нужды, она и так знала, о чем они говорят. Не нужен был и бинокль, чтобы разглядеть, что Воистину Гнусный Мужик стал теперь Очень Больным Мужичонкой, и если Гнусный Мужик был бы не прочь задержаться здесь на денек-другий, а то и на недельку, чтобы помучить безногую негритянку — по всему судя, в этом унылом местечке других развлечений не ожидалось, — то Больной Мужичонка хотел лишь одного: поскорей унести свою жопу подальше отсюда. Просто войти в эту волшебную дверь и сгребать отсюда. Раньше он ничего такого не делал. Раньше он вообще никуда не влезал, только ей в голову. Ей до сих пор не хотелось думать о том, как это было, как легко он сводил на нет все отчаянные ее попытки вытолкнуть его вон, чтобы стать снова себе хозяйкой. Это было так жутко. Ужасно. Но самое мерзкое то, что она ничего не могла понять. Почему она так испугалась? Какая причина? Она испугалась не самого вторжения, но чего-то еще. Она знала, что смогла бы понять, стоило лишь повнимательнее покопаться в себе, но именно этого ей не хотелось. Такое самокопание могло бы ее увести черт знает куда, в место типа того, которого так боялись древние моряки — к самому краю света, отмеченному на картах зловещей надписью: ЗДЕСЬ ЗМЕИ. Самым пугающим во вторжении Гнусного Мужика было чувство узнавания, которым вторжение это сопровождалось, как будто подобное с ней случалось и раньше — и не один раз, а много. Однако, даже перепугавшись, она не поддалась панике. Даже когда она с ним боролась, она наблюдала за этой борьбою как бы со стороны, и она помнила, что она видела по ту сторону, когда Гнусный Мужик, двигая коляску ее же руками, катил ее к двери. Она видела тело Гнусного Мужика, лежащее на песке, и Эдди, который склонился над ним с ножом в руке.

Вот бы Эдди вонзил свой нож в глотку Гнусного Мужика! Почище было бы, чем свинью завалить! Куда как почище!

Он не вонзил, но она видела тело Гнусного Мужика. Оно дышало, но это было именно тело, труп: бесполезная вещь наподобие старого ненужного мешка, в который какой-нибудь недоумок напихал сорняков.

Возможно, что ум у Детты был не лучше — в смысле, такой же гадостный — крысиной задницы, но по быстроте и остроте мышления она явно превосходила Эдди. Гнусный Мужик там, похоже, уже изошел дерьмом. Совсем выдохся, птенчик. И он ведь знает, что я где-то здесь, и только и думает, как бы смыться, пока я не спустилась и не надрала ему задницу. Но дружок его еще полон сил и еще не натешился. Так и рвется подняться сюда за мной и продолжить свои измывательства, и ему наплевать, чего там ему скажет Гнусный Мужик. Ясное дело. Небось, сейчас думает: Эта безногая черномазая сука не чета мне, такому большому и ловкому парню с неутомимым хуем. Не хрена мне за ней бегать. Куда она денется, эта дыра? Влеплю ей разок-другой, а потом буду ставить ее, как захочу! Вот он чего думает, ну и ладненько, беложопый. Думаешь, что легко тебе будет взять Детту Уокер? Ну давай. Хочешь меня отодрать? Давай. Узнаешь тогда, какая я черномазая сука! Ужо узнаешь…

Но ход ее мыслей, подобный крысиным гонкам, был неожиданно прерван отчетливым звуком, который донесся даже сквозь шум волн и свист ветра: тяжелым грохотом выстрела.

— Я думаю, что ты только делаешь вид, будто не понимаешь, — сказал Эдди, — а на самом-то деле ты все понимаешь! Ты хочешь, чтобы я подошел к тебе ближе, и ты меня сможешь схватить. — Он кивнул в сторону двери, не отрывая взгляда от лица Роланда. И не догадываясь о том, что где-то поблизости есть еще один человек, который думает точно так же, он добавил: — Я знаю, конечно, что ты болен, но ведь ты вполне можешь и притворяться, что тебе хуже, чем есть на самом деле. Ты вполне мог, как у нас говорят, притаиться в высокой траве.

— Мог бы, — проговорил стрелок без тени улыбки и, помолчав, добавил: — Но я вовсе не притворяюсь.

Хотя, если честно, он притворялся… чуть-чуть.

— Еще пару шагов тебе ничем не повредят, верно? А мне зато не придется кричать. — Последний слог утонул в жутком кашле, что лишний раз подтверждало его правоту. — Я хочу, чтобы ты как следует подумал о том, что ты делаешь… что собираешься сделать. Если мне не удастся уговорить тебя пойти со мной, может быть, я смогу убедить тебя в том, что тебе нужно снова держаться настороже… я хочу тебя предостеречь опять…

— Ради твоей драгоценной Башни, — фыркнул Эдди, но тут, поскользнувшись, съехал вниз по склону на добрую половину уже проделанного пути, поднимая ногами облачка темно-бордовой пыли.

— Ради моей драгоценной Башни и твоего же здоровья, — сказал стрелок, — не говоря уже о твоей драгоценной жизни.

Он вынул из кобуры оставшийся револьвер и посмотрел на него со смешанным выражением печали и недоумения.

— Если ты думаешь, что этим ты меня напугаешь…

— Ничего я не думаю. Ты же знаешь, Эдди, что я не смогу тебя застрелить. Но я думаю, что тебе нужен наглядный урок, чтобы ты понял, что все изменилось. И как сильно оно изменилось.