Виктор Исьемини - Львы и Драконы

— Ладно. Раз ты говоришь, что вопрос был не лишен смысла, то, может, ответишь? Зачем ты живешь, Дартих?

— А я уже не живу. Я — так. Прежде жил, чтобы служить моему благородному и могущественному сеньору, графу Каногору.

— Это я знаю…

— Заткнись, ты ничего не знаешь. Я служил его милости Каногору Эстакскому, и не было у меня никого в жизни, ни жены, ни детей, а родителей своих я не помню. Вырос в Эстаке, в замке… Теперь-то я думаю, что будь у меня семья, то жил бы для нее…

Толстяк с опаской оглянулся на спутника — не смеется ли? Нет, парень слушал внимательно, с серьезной миной.

— Так вот, если бы, говорю, была у меня семья, то из меня вышел неплохой муженек и папаша. Но не сложилось. И, поскольку был у меня один только хозяин, то жил я, ему служа. Теперь у меня хозяина нет. А последний приказ его милости знаешь, каков был? Не знаешь, откуда тебе… Сэр Каногор велел, чтоб я, если придет слух о его, графа Эстакского, гибели, чтоб я тебя прирезал. И я впервые ослушался моего господина… Однако думаю, он бы мне простил и со мной согласился бы. С другой стороны, в комнатенке, где тебя содержали, нашли вполне подходящий труп. И возрастом, и сложением — вылитый ты, парень.

— Это я понимаю… — попытался вставить юноша. — Но…

— Так что, — не слушая спутника, продолжал Дартих, — приказ я почти что исполнил. И теперь нет у меня господина, а есть ты, раб. Поэтому я при тебе, а ты — при мне. И мы с тобой идем. Вот и весь разговор.

— Так, значит, ты считаешь, что уже не живешь… — повторил невольник. — А я?

— А ты — еще не живешь, — отрезал Дартих.

— Как же так? Вот ты, пока каногоровым слугой был, так, говоришь, жил для него. А я — твой раб и…

— А много мне от тебя корысти было? — буркнул Дартих. — От моей службы господину Каногору великая выгода случалась… а ты? Тьфу! Кто из нас кому служит в дороге-то? Кто кого кормит? Оберегает? Из беды выручает? Нет, парень, ты пока еще не живешь! Да ты и прежде не жил толком! Вспомни, день за днем, чем занимался? А ведь ты имел власть, силу, деньги! Ты имел огромные деньги! И что?

— Ну… понимаешь…

— Не хочу понимать. Я был сиротой, а ты убил отца… У меня не имелось ни одной родной души в Мире, а ты и брата хотел убить. Я служил, а у тебя были слуги. И что же? Кто теперь чей раб? Кто в цепях? Кто кого ведет? Нет, парень, ты еще не живешь.

— А когда же начну-то, Дартих? Когда я начну жить?

— Когда придем.

Глава 40

Имперская армия на рассвете снялась с лагеря и медленно двинулась по тракту. Дождь прекратился, даже выглянуло солнце — солдатам это показалось добрым знаком. Имперский золотой орел сверкнул на алом флаге… Поскольку было известно, что гевское войско стоит наготове поблизости, шли медленно. Впереди — сильные отряды кавалерии, следом — остальные части.

Подул сырой ветерок, испарения, поднявшиеся под солнечными лучами, клочьями поплыли к дальнему лесу… Когда авангард подошел к месту, где предполагалось свернуть на озимое поле, головной дозор донес — путь закрыт. Гевская армия выстроилась на пашне, позади первой линии противник поставил огромные деревянные башни. Удивительно, но гевцам удалось перетащить тяжеленные постройки из лагеря на поле. Верхушки сооружений угадывались над полосой тумана, над ними реяли флаги с белым драконом. Алекиан собрал капитанов и осведомился, как они посоветуют действовать. Разумеется, все молчали — опытным воинам был не по душе этот поход на «мокрое королевство» в разгар осени. Они предпочли бы отступление… но понимали, что такой совет император принять откажется. Идти дальше — значит оказаться между замком и армией Гезнура. Остается схватка, но это означает не просто полевое стражение, но штурм башен… Наконец Валент решился:

— Ваше императорское величество, мы можем еще пройти по дороге и развернуть фронт левей, так что линия башен окажется уходящей под углом в тыл гевцам. Перестроить своих людей они смогут без труда, но перетащить башни — вряд ли. Земля-то раскисла. Но в этом случае нам следует атаковать незамедлительно. Времени на подготовку не будет.

— Отличный план, сэр Валент, — тусклым тоном произнес император. — Если он приведет к победе, место имперского маршала — за вами. Командуйте продолжить движение… И вообще, руководите, сэр. Даю вам полномочия главнокомандующего.

Валент склонил голову, принимая почетное назначение. Перья на шлеме качнулись.

Имперская кавалерия выдвинулась на поле, за ее спиной прошли пехота и обоз, гевцы не препятствовали — должно быть, они тоже оказались не готовы к немедленной схватке.

Люди Алекиана двигались поспешно, даже лихорадочно. Всадники, которым с седел было лучше видно построение гевцев, опасались атаки вражеской кавалерии, но конники на противоположной стороне поля тоже перемещались параллельно имперским отрядам, выстраивая фронт заново. Едва отряды кавалерии удалось выстроить более или менее ровно, Валент приказал развернуть знамена и готовиться к бою. К этому времени туман поредел, солнце снова скрылось. Рыцари, образовавшие первый ряд, с тревогой поглядывали на вереницу массивных башен, уходящую в туман. Казалось, что темные силуэты плывут, смещаются — должно быть, туман и ветер сыграли дурную шутку со зрением. Затем навстречу имперской кавалерии выступили гевские всадники, выстраиваясь напротив. Их было заметно меньше, раза в полтора, при виде слабости противника имперцы приободрились.

Протрубили трубы, прозвучали девизы, конница двинулась на гевцев, едва успевших развернуть флаги с белым драконом. Нестройно, не в лад, зазвучали сигналы на противоположной стороне поля, неприятельская кавалерия двинулась навстречу… Только рыцари попытались пустить коней в галоп, как относительно ровная линия фронта конницы нарушилась — только тем, у кого кони были хороши, удалось разогнаться на пашне, к тому же скакавшие на правом фланге придерживали лошадей нарочно, чтобы сойтись с врагом подальше от башни, на которой изготовились к стрельбе лучники. Гевцы, устремившиеся на рыцарей Алекиана, испытывали те же трудности, исключая, разумеется, опасение попасть под обстрел с башни.

Конные лавы встретились без обычного в подобных сражениях грохота. Сперва столкнулись несколько вырвавшихся перед воинов на самых резвых скакунах, затем еще и еще, наконец подоспели те, у кого кони оказались похуже. Последним так и не удалось разогнаться для копейного удара, отшвырнув бесполезные пики, они сошлись врукопашную. Взметнулись мечи, палицы и секиры, крики боли и ярости перекрыли девизы, все еще выкрикиваемые бойцами помоложе. Старые вояки берегли дыхание.