Екатерина Лесина - Хроники ветров. Книга цены
— Мои казармы, конечно, хороши… и Деннар — город достойный, но… как бы это выразиться, маловат… нет тут для тебя достойных соперников, а значит, максимум еще один сезон и все.
— Что "все"? — Честно говоря, Вальрик рассчитывал продержаться чуть больше одного сезона.
— Ставки упадут. Ставить на фаворита выгодно тем, кто боится проиграть, а отнюдь не тем, кто желает выиграть, — бусины замелькали быстрее. — Не стану скрывать, я давно подумывал подготовить одного-двух выездных бойцов, чтобы поучаствовать в Больших Играх, вот только материал подходящий не попадался… Шакра по-своему хорош был, быстрый, сильный, работать умеет, но вот разговоры его… надеюсь, ты не станешь повторять чужих ошибок?
— Нет.
— Вот и хорошо… замечательно… этот сезон есть смысл отработать здесь, но тренировать тебя Гарро станет отдельно. А на следующий год в Илларе попробуем, да только сразу предупредить хочу, в Илларе свои казармы, и приезжих там не любят. Но ты уж постарайся выстоять, а Суфа в долгу не останется…
В казарму Вальрик возвращался в состоянии непривычной задумчивости. С одной стороны, предложение Суфы подвигало к первоначальной цели, с другой ставило новые препятствия. И новых людей, которых придется убить во имя этой самой цели. Странно, но после сегодняшнего разговора цель казалась еще более далекой и непонятной.
Зачем? Или прав Ским, думать меньше надо, все равно ведь мысли как таковые ничего не изменят. А на Иллар любопытно было бы посмотреть. Как-никак столица…
Рубеус
В сравнении с Орлиным гнездом Хельмсдорф явно проигрывал, чересчур массивный и резкий он казался чуждым элементом, силой вписанным в шелковую акварель Альп. Наверное, Мика была права, предлагая другой проект… и зачем эта стена, если нападать некому? Разрушить? А смысл тогда было строить.
— Привет, — Мика ждала на пороге, зябко кутаясь в длиннополую шубу, темный провал двери, подернутые инеем ступени, серебристо-белый мех, черные волосы, разноцветные искры драгоценных камней… красиво.
— Ну, что случилось? — Она ласково провела тыльной стороной ладони по щеке. — Ты снова мрачен. Не люблю, когда ты хмуришься.
— Я ненадолго.
— А когда ты был "надолго"?
В доме тепло и уютно… а может черт с ним, с перевалом… и с крепостью… и вообще со всеми проблемами сразу, остаться бы в этом тепле хотя бы на день… или два, не думая ни о чем.
— Устал?
— Нет, просто… — просто Рубеус и сам не в состоянии понять, что же изменилось, откуда появилось это безразличие и откровенное желание плюнуть на все, и на Хельмсдорф, и на границу, и на войну эту.
Шубу уносит служанка, тихая, незаметная. Одна из многочисленных людей-теней, обитающих в Хельмсдорфе, он даже имени ее не знает, а туда же, мир спасать, благо человечеству нести. Мысли были злыми, колючими и совершенно чужими.
— Как ее зовут?
— Кого? — Мика поправляет прическу, сегодня она снова в красном, похоже на кровь, а его уже мутит от крови.
— Девушку, которая только что здесь была.
— Горничную? — переспросила Мика. — А зачем тебе ее имя?
— Просто подумал, что я не знаю, как ее зовут.
— Господи, опять… ну зачем тебе это знать? Какая разница, как зовут эту девушку? Сегодня одна, завтра другая, а у тебя есть дела поважнее…например, поцелуй меня, я соскучилась.
— Не сейчас. Пожалуйста, Мика, я серьезно.
— Понятно, все хуже, чем обычно. Обедать будешь или тоже не в настроении? — Мика ничем не выдала своего раздражения, только браслеты нервно звякнули.
Обед прошел в полном молчании, и настроение окончательно испортилось. Когда подали десерт, Мика не выдержала и, пригубив кофе, поинтересовалась:
— Ну что, успокоился? Можешь, наконец, рассказать, что произошло?
— Да в общем-то ничего особенного.
Рассказывать ей об охоте, дожде, беловолосой девушке, удивительно похожей на Коннован, о том как хрустнула в его руках тонкая шея, а в сине-черных глазах застыло выражение тоскливого отчаяния? Охота… какая же это охота.
— Врешь, — мурлыкнула Мика, лениво потягиваясь.
— Скажи… тебе ведь приходилось участвовать в Дат-Каор?
— Конечно. Все… а ты что, раньше не… кажется, я понимаю. Переживаешь? Брось, это же весело.
— Весело?
Вот чего Рубеус не ждал, так это подобного ответа. Что может быть веселого в убийстве?
— И тебе не было жаль тех, кого ты убивала?
— Жалеть? Людей? — Микино личико исказила гримаса отвращения. — Запомни, я никогда никого жалеть не буду. Не умею. А знаешь почему? Потому что не научили.
— Этому нельзя научить.
— Ага, конечно, — фыркнула она, отбрасывая назад пряди волос. — Считай тогда, что я родилась такой… нежалостливой. А если что и было, то повыветрилось. Моя мать была шлюхой и умудрилась забеременеть. К счастью беременность она заметила слишком поздно, чтобы избавиться от ребенка. Она меня ненавидела, а я отвечала тем же. Ненависть много надежнее любви. Мать часто рассказывала мне о том, как желала избавиться, к примеру, свиньям бросить… или в лесу оставить, или удушить, только боялась. Детоубийц сжигают. Поэтому убивала она не наяву, а в мечтах, заставляя меня мечтать вместе с ней. Сначала было страшно, потом смешно, а чуть позже все равно. От частого повторения ее мечты выцвели, она уже и сама не помнила, зачем ей убивать меня. Тебя когда-нибудь запирали в кладовой? Не на час-два, а на сутки? День и ночь. Темно, пыльно, скребутся крысы и все кажется, что сейчас они нападут, однажды крыса укусила меня за шею. Больно. После этого я стала брать с собой нож. Я его украла, не дома, в таверне. Я вообще быстро научилась воровать, потому что жить хотела. А ты говоришь пожалеть…
— Не все же такие.
— Все, — отрезала Мика. — Когда мне исполнилось семь… ну я так предполагаю, что семь, сам понимаешь, годы не считали, один из постоянных ее клиентов предложил за меня хорошую сумму. Мать согласилась. И потом соглашалась, она вообще перестала работать сама, сказала, что устала от меня и что я ей обязана. Ты не представляешь, как я ненавидела… ее, и других тоже. Одного я попыталась зарезать, а он избил и сломал руку. Я не очень хорошо помню, как оказалась в Хельмсдорфе. Помню, что сбежала, шла куда-то, помню, что в одной деревне меня чуть не забросали камнями, в другой натравили собак… я подыхала от голода, и никто из людей, которые тебе так дороги, не снизошел до того, чтобы помочь. Айша, конечно, тоже порядочной сукой была, но благодаря ей я увидела, как можно жить.
Мика небрежным жестом отбросила волосы назад.
— Я не человек и ничего им не должна. А если и должна была, то со всеми долгами сполна рассчиталась. И тебе советую поступить так же. Жалость — вредное чувство. Жалеть нельзя никого и никогда.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});