Сборник - Городская фэнтези – 2008

Сойдя вниз, прислушался. Слева доносились хлесткие сухие щелчки. Это в тире стреляли из пневматических винтовок. Игнатьев был, разумеется, там. Я пошагал на звук.

Увидев меня, Родион Кириллович заулыбался, блестя металлическими коронками, и скоренько свернул занятие. Выпроводил стрелков, сгонял меня закрыть подвал изнутри, а когда вернулся, спросил:

‑ Ну, чего тебе, тезка?

‑ Да ты ведь уже догадываешься, Кирилыч.

Он досадливо поморщился и кивнул. Конечно, он догадывался.

‑ Пришла пора платить по векселям?

‑ Точно, ‑ сказал я, ‑ пришла.

Уверен, окажись на месте Игнатьева любой другой человек, он постоянно служил бы мишенью для подростковых шуточек и злых розыгрышей. Он как будто нарочно был создан для этого: худенький, низенький горбун с огромными полупрозрачными ушами, вислым сиреневым носом пьяницы й хромающей походкой.

Любой другой человек.

Да только Игнатьев не был человеком ‑ и дети это наверняка чувствовали.

Игнатьев был высшим упырем.

Впрочем, не совсем высшим. И, кажется, не совсем упырем. Когда‑то, более полувека назад, молодой комбайнер Родя Игнатьев прикончил матриарха. Героиню Социалистического Труда, депутата Верховного Совета СССР и проч., и проч. Собственного председателя колхоза.

Председательница была падка до молодой мужской плоти в любых проявлениях. Родион изобразил, что снедаем бешеной страстью, заманил кровопийцу на ток и там стрельнул из двустволки самодельными серебряными жаканами ей в грудь. Потом отсек косой голову. Распотрошил. От сердца кусочек съел. И от печени съел. А от яичников не смог, сколько ни пытался. Проблевался Игнатьев, вырвал у председательницы клыки, понаблюдал, как «пар ушел в свисток», и поехал в город на председательском «Виллисе».

Новых сородичей он уже чувствовал нутром.

Суд областного Конклава Ночи не признал его своим. Дело было отнюдь не в нарушении Игнатьевым правил убийства матриарха. Клан, к которому относилась покойная героиня труда, обладал в нашей местности подавляющим большинством голосов. Приговор был закономерен: медленное умерщвление. Очень медленное.

Новоиспеченного вурдалака начали терзать. Высшие упыри живучи, но в конце концов его замучили бы. Однако подоспела кончина товарища Сталина. Последующий расстрел патриарха патриархов, Лаврентия Берия, спровоцировал в вурдалачьей верхушке грандиозную грызню за власть. Механизатор Родя Игнатьев, прикончивший авторитетного матриарха бериевского клана, в одночасье из разменной пешки превратился в фигуру для совсем другой игры. В козырного валета. Он вдруг сделался едва ли не примером для подражания. Его выпустили, обласкали и вмиг забыли. Искалеченного, постаревшего, с удаленными клыками. Ему предстояло долгое, очень долгое существование в шкуре инвалида и доходяги.

Он ушел в подполье. Где и пребывал по сию пору.

‑ Родя, ‑ сказал Игнатьев, начав составлять винтовки в ружейный шкаф. ‑ Я тебе уже говорил, что ты дурачок?

‑ Много раз.

‑ Почему же ты до сих пор не поумнел? ‑ Он закрыл дверцу, опечатал и повернулся ко мне. ‑ Почему, мальчик?

‑ А смысл? Ты вот, Кирилыч, умный ‑ аж страх берет. Всю вурдалачью историю за пять тысяч лет знаешь, всю человеческую ‑ за три. Но прибытку тебе от этого ноль. Сидишь тут, как гриб, плесневеешь. Ни славы, ни почета.

‑ Ошибаешься. Выгода самая прямая. Спокойствие! Ты этого пока не понимаешь, потому я и говорю: ду‑ра‑чок! А если получишь то, за чем пришел, рискуешь и вовсе не дожить до понимания.

‑ Спасибо, дяденька. Приму во внимание. Где она?

‑ Кто она? ‑ Игнатьев хитро прищурился. ‑ Ты все‑таки уточни, тезка, чего тебе от меня нужно. А то я ж пожилой. Соображалка плохо функционирует.

‑ Книга Рафли, ‑ четко произнес я. ‑ Кодекс высших упырей, по преданию написанный самим Чернобогом.

‑ Так ведь такой книги не существует! Она ж на дне Океан‑моря, под Алатырь‑камнем схоронена. Или под Сухаревской башней Кремля. Я что‑то толком и не припомню.

‑ Мне не до шуток, Кирилыч. Книга у тебя. Ты проболтался, когда окосел от крови того торчка, которого зарезала Мурка. Героин ‑ страшно вредная штука. Даже для высших.

‑ Понятно, ‑ протянул Игнатьев. ‑ Ну, тогда, серьезный мой, возьмешь ее сам.

‑ Далеко ехать? Я на машине.

‑ Ножками дотопаешь. А далеко или близко ‑ это как получится.

‑ То шутки у тебя, то загадки.

‑ Никаких загадок. Сплошная диалектика. Единство и борьба противоположностей, а также переход количественных изменений в качественные.

Он присел на корточки возле лежанки для стрельбы и с неожиданной силой сдвинул ее в сторону. Потом пальцем очертил на открывшемся пыльном прямоугольнике пола фигуру вроде эллипса. Пробормотал что‑то и надавил открытой ладонью внутрь получившегося контура.

С душераздирающим звуком, напоминающим стон издыхающего слона, пол, очерченный эллипсом, исчез. Из открывшегося черного проема потянуло холодом.

‑ В добрый путь, тезка.

‑ Мне понадобится фонарь, ‑ сказал я, завороженно всматриваясь в этот жуткий колодец.

‑ Нет. Либо ты идешь так, либо мы прощаемся.

‑ Ох, дьявол.

‑ Дьявол? Возможно, вы встретитесь, ‑ скверно ухмыльнулся Игнатьев.

Какое‑то время я висел на руках, набираясь решимости разжать пальцы. Глубина ямы могла оказаться любой, а переломать ноги хватит и трех метров. Особенно если внизу набросана какая‑нибудь дрянь вроде кирпичей. Мне запоздало пришло в голову множество разумных мыслей. Например: как я стану выбираться? Или: надо быть не просто дурачком, а настоящим идиотом, чтобы поверить упырю. Вдруг он попросту решил избавиться от надоедливого человечишки? В конце концов, что нас связывает? Дружба? Очень сомневаюсь. Деловые отношения? Тоже не факт. Тот наркоман был единственным блюдом, которое я преподнес Кирилычу. Да вдобавок и неживым уже ‑ едва теплым трупом.

Я поднял глаза. Подкованные каблуки игнатьевских сапог находились рядышком с моими пальцами.

‑ Пособить? ‑ невинно осведомился он и качнулся с пятки на носок.

Руки разжались сами собой.

Приземлился почти сразу же, и полуметра не пролетел ‑ однако светлый эллипс над головой исчез, будто не бывало. Под ногами чувствовалось что‑то мягкое, пружинящее. Потрогал. Не то мох, не то лишайник. Влажный, прохладный. Я пошарил руками вокруг. С трех сторон нащупал стены, покрытые тем же лишайником. Справа преграда отсутствовала.

Тишина стояла ‑ гробовая.