Владимир Коваленко - Камбрийская сноровка

Греческая императрица, возможно, нашла бы небо — свидетельством могущества и благости Господней, а темные очертания крыш и крепостных стен — мило провинциальными. Инженер двадцать первого века припомнил бы расстояния до нескольких звезд, и, быть может, порадовался бы, что сомнительное сидовское бессмертие дает ему шанс когда–нибудь взглянуть на них поближе — если работа будет выполнена верно. Древняя богиня с наслаждением втянула бы ноздрями запах своей земли, пусть не породившей ее, но признавшей, несмотря на все перемены. Слушала бы музыку шорохов, и ее вряд ли сильно бы волновало, кто там развесил звезды на небе — ей хотелось бы не летать, а петь!

Немайн поняла — ей хочется петь.

Петь навзрыд, плачем, разрывающим сердца, и при этом не испытывать ни ужаса, ни радости — только бесконечное уютное довольство плещущей через горло души.

Порыв пришлось задавить. На смену ожиданию радости явилось холодное рассуждение. Шепот — мыслям трудней ускользнуть, если их проговаривать вслух.

— Я — не главное, что у меня есть. Маленький — важней, да! Но я — мой главный инструмент.

— Я не могу нормально работать, не зная, кто я. Сущности, кто бы они ни были, сделали больше, чем хотели и получили результат, который не просчитали. Но их интересую не я, а история — вот историю они и получат. А я должна заняться исследованием себя! Научным методом.

Оперла подбородок на сцепленные в замок руки. А петь все равно хочется! Только… вдруг и правда выйдет вред родительскому дому?

Осталось уставиться на мерцающие звезды и продолжить рассуждения.

— Итак, вопрос сформулирован. Осталось установить методику и план исследования.

2

Притихла «Голова грифона», захлопнула все пять дверей, заслонила окна ставнями. В заезжем доме никто не спит, хотя многие делают вид. Немайн, например, и вернувшаяся из порта Эйра. Разве Анастасия задремала — но в глубокий сон забытье перейти не успело.

— Святая и вечная? — требовательный шепот. Рука на плече.

Эйлет, Дева Моста, невеста магистра оффиций… Сестра говорит, она верная и храбрая. Таких обижать нельзя, на них и стоят царства. Или республики! Республика или царство Рим — толком не разберешь. Глентуи — тоже. Царство, притворяющееся республикой, притворяющейся царством, притворяющимся республикой… Меняется количество одежек, названия должностей, даже язык: латынь вечна, но подпоркой ей может служить и греческий, и пунийский — в Карфагене, и камбрийский, и даже ирландский!

Сейчас разговор идет по–гречески, и хорошо: спросонья слова малознакомой камбрийской речи не подобрать даже для самых простых фраз.

— Что–то случилось?

Однорукая присаживается на постель.

— Нового ничего. Старого достаточно: пламя Луну задевало! Но… ты называешь себя сестрой Немайн. Потому тебе должно быть интересно поговорить с нами, ее семьей — о том, как твою и нашу сестру вытащить из неприятностей! Мы уже собрались: мама, сестры, зятья. Нет только Майни и Эйры, пусть отдыхают. И вообще, они сами попробуют выкрутиться, без помощи. Гордые… — вздохнула. Улыбнулась, — особенно Эйра.

— Хорошо, — сказала Анастасия, и принялась собираться.

Значит, набросить нижнее платье, застегнуть ворот, рукава. Быстро! Полезная штука пуговицы. Дальше — сложней, собрание тайное, от увечной воительницы особой помощи не дождешься. Раз парадное одеяние сшить не успели, придется в шелк заворачиваться. Вот тот, что надевала на королевскую свадьбу — четыре локтя в ширину, тридцать — в длину. Для начала — ровно разложить по постели. Все не войдет, но главное, чтобы в ширину влезло. Дальше…

— Ты что делаешь?

— Одеваюсь! Если я нужна для разговора о государственных делах, я и выглядеть должна императрицей. Так, здесь собираем в складки. Раз я тороплюсь, подойдут крупные, к тому же они лучше подчеркнут рисунок… Так! Пояс здесь. Хорошо. Теперь…

Самое приятное: плюхнуться на укрывающий постель шелк, прижать, где следует, резко перевернуться — раз, другой… Забыла! Ну, здесь и однорукая поможет.

— Пояс давай!

— А?

— Пояс давай, скорей. Я складки руками держу и спиной прижимаю. Ну!

Пряжка застегнута. Все, можно встать и заняться драпировкой выше пояса. Сложить вдвое, обернуть вокруг шеи — раз. Отпустить складки, тряхнуть, чтобы ткань расправилась. Пропустить полотнище за спиной, под правую руку, бросить через левое плечо. Все. Рисунок лег правильно? Вот и хорошо, а что сзади еще на добрый локоть волочится, это легко поправить, подняв лишнее и засунув за пояс.

Все. Готова! Можно идти — в ночь, в мельтешение теней. К прячущимся по углам призракам Анастасия привыкла еще на Родосе, но там их хоть по именам не знали. Стоит придержать шаг, ткнуть пальцем — сестра сестры отзывается:

— Наверное, брауни. По ночам в главный зал пробираются, пиво за постояльцами допивают. У нас их много развелось: мы угольное варим. А на портер, говорят, они даже днем приходят… А вот…

Эйра остановилась.

— Шелковинка… Пьет. Тсс! Не спугни!

Темнота зашевелилась. Неужели — шелковинки, о которых столько рассказывали? Как можно жить в доме с нечистью, с душами неупокоенными? Сестра говорила — суеверие, нет ничего. Но — вот! Как раз около миски со сливками, которую им на ночь поставили… И что толку от учебного клинка на поясе против бесплотных духов? Всего оружия — знак креста, пламя свечи да невидимый щит помазания. Шаг вперед — и тьма отступает, зато вместо чудовища от оловянной миски поднимает мордочку цвета пустынного песка фенек. Розовый язык смахивает молочные капли с блестящего носа.

Вот и все страхи. Лисичка! Ну–ка, иди сюда…

— Да, — соглашается Эйлет, глядя, как святая и вечная подхватывает мышелова на руки, — правильно. Нечего шелковинок грабить! Еще уйдут… Рыжему и другой кусок найдется, а миску придется ставить повыше, чтобы лисята не добрались!

Фенек щурится на факел, словно обещает: куда не ставь, все равно влезу! И вылакаю все до донышка! А вы, глупые, все будете верить в своих шелковинок…

Комната для семейного обеда — за главным залом, с другой стороны камина. Здесь тоже огонь, домашний и уютный. Кажется, совсем другое существо, от которого дикое пламя пожара никак не может родиться. Увы, они одного племени.

Так же разнятся и сидящие за столом.

Усталый и мудрый взгляд Глэдис. Сестра согласилась звать эту женщину матерью. Почти случайно, но согласилась. Теперь становится ясно — почему.

— Я не дочери моей и вашей сестре предлагаю помочь, — говорит Глэдис, — по мне, мы были счастливей до всякого величия, с Майни за стойкой… да и она как будто тоже. Только вот за счастливой жизнью дождались бы мы чужого войска к воротам — не я с Дэффидом, не вы — так дети ваши. Выходит, что ее дело — дело всей Камбрии. Непорядок, если ей придется вести нашу войну на деньги короля англов, как бы хорош Пенда ни был. Деваться ей некуда, кроме как брать мерсийское серебро… или наше! Предлагаю — собрать ей достаточно солидов, чтобы не наемницей Пенды в бой шла, не сестрой королей, а полководцем народа.