Красная Шкапочка - Жнецы Страданий

Перебирая руками по стене, Лесана втянула себя в клеть, и осторожно опустилась на раскачивающиеся бочки. Едва удержалась, но потом все же совладала и спрыгнула на пол, оглядываясь.

Здесь повсюду громоздились короба, вязанки, мешки. Девушка поспешно изучала содержимое каждого. В одном и впрямь обнаружились пряники. Правда, слегка зачерствевшие, но Лесана отсыпала горсть. Следом в заплечник отправился горшок с медом, потом орехи, сушеная рыба… От множества лакомств разбегались глаза, но воровка помнила — нужно соблюдать меру, иначе кража не пройдет незамеченной, да и большая добыча в продух тоже не пролезет. Наконец, закончив перебирать богатства купеческого обоза, послушница, как белка вскарабкалась по бочкам к потолку, высунулась в отверстие и тихонько свистнула.

— Кидай! — скомандовал Фебр.

Пухлый тяжелый мешок с трудом протиснулся в узкий лаз, и рухнул вниз. Лесана слышала, как его подхватили.

— Лезь, быстрее, — позвали из-за стены.

Девушка снова подтянулась, одним текучим движением протолкнула себя в продух и выскользнула в прохладу ночи.

Ее поймали, поставили на ноги и, схватив за обе руки, дернули прочь. Четверо татей метнулись от клети, пользуясь темнотой ночи. Снова они пронеслись по всходам, по стене, по коридорам, потом Лесану втолкнули в какую-то дверь, и она, запыхавшаяся, давящаяся от смеха, повалилась на пол.

Рядом тихо ржали парни. Фебр затеплил огонек. Девушка огляделась. Они схоронились в каком-то из заброшенных кутов Цитадели. Но здесь загодя были приготовлены дрова в очаге, лавки расчищены от пыли и застланы старыми тканками.

Велеш сбросил с плеча набитый мешок и принялся разводить огонь.

Никогда прежде Лесане не было так хорошо. В очаге жарко горел огонь. Ребята посбрасывали на пол тканки, старые вытертые шкуры, притащенные, одни Хринители знают откуда. Все четверо расположились рядом с ярко пылающим огнем, вывалив на чистую холстину наворованную снедь.

Парни смеялись, разбирая стянутое добро.

— Экая ты, девка, запасливая, даже рыбы соленой стянула… — хохотал Милад.

— Чего ржешь, — отвечал Велеш. — Она, знаешь, какая вкусная. Будешь жрать резвее пряников.

— Меня на солененькое не тянет, — гоготал ученик Ольста.

Ребята чистили рыбу, и как-то очень уютно было Лесане сидеть рядом, вполголоса переговариваться, смеяться и чувствовать себя равной. Не глупой никчемной девкой. Равной. Никто не поддевал, не подначивал. Чудно, но обычно мрачный, неразговорчивый Велеш отрывал и отдавал ей прозрачные жирные рыбьи спинки.

— Ты себе бока не ободрала? — спросил Фебр. — Когда лезла?

Девушка подняла рубаху, на коже обозначились красные ссадины.

Милад посмотрел, жуя, и сказал спокойно:

— Даже говорить не о чем.

Лесана кивнула, соглашаясь.

Они сидели еще долго, вполголоса разговаривая, вспоминая ночное происшествие, посмеиваясь друг над другом и над купцами, которых тишком обнесли. Ночь за окном висела плотной завесой, когда Велеш поднялся.

— Все, пойду. Не то хватятся. У нас сегодня вурдалак в каземате. Меньшого буду учить упокаивать.

Фебр и Милад кивнули и вдруг ратоборец оживился:

— Стой, а что с кровосоской той?

Наузник обернулся от двери и сухо ответил:

— А ничего. Сбежала.

— Что-о-о? — ратник аж приподниматься начал.

— Что слышал. Тамиру дала по мозгам и была такова. Нэд орал, как припадочный, теперь на всех дверях Бьерга такие заклятья от нечисти повесила, что скорее Цитадель рухнет, чем кто-то изникнет. Но дело сделано. Бабу не поймали.

Выученик Клесха от досады врезал кулаком по полу.

— Мразота клятая. Она меня поедом ела. Тварь бешеная, — и он закатал рукав рубахи, показывая глубокие зарубцевавшиеся покусы.

Велеш и Милад склонились, пристально разглядывая следы, оставленные острыми зубами. И только Лесана глядела остановившимся взглядом перед собой, оглохнув от приступа стыда.

— Знатно… — протянул выуч Ольста. — Как вы ее вообще скрутить-то смогли?

Фебр пожал плечами.

— Да там все чудно было. Она из леса к деревне выперлась, где мы оборотней караулили. Те-то, твари хитрые. Как мы с Клесхом приехали, затаились. Стаю решили уводить. Потом из соседней веси утром вершник примчался, дескать, среди ночи повалили старую ель на окраинный дом, хозяев сожрали. Мы туда. Крефф говорит, мол, раньше за ними такого ума не водилось, надо капканы по всей чаще расставить, хоть одного заловить. Я поехал. Деревня еще из виду не скрылась, смотрю, баба тащится беременная, аж шатается. И лошадь сразу захрипела, осаживаться стала. Я решил, брюхатая эта — волколачка, а она как кинется, будто тень. Не гляди, что пузо на нос лезет.

Лесана окаменела, обратившись в слух.

— Как ты увернулся-то? — подался вперед Милад. — Как?

— Так коня ж поднял. На дыбы поставил, она ему в горло вцепилась и отлетела. Глаза горят, голодная… А когда снова ринулась, я ей нарочно руку в зубы всунул. Она вгрызлась, а тут как раз Клесх. Ну, у него разговор короткий — Даром в снег вбил и ногой в брюхо. Но баба сильная попалась, все равно рычала, извивалась, встать пыталась. Я такого допрежь не видал. Мы вдвоем ее гасили.

— А что ж ты сразу Даром ее не приложил? — спросил Велеш.

— Что, что… дурак потому что, — без всякого бахвальства искренне признался Фебр.

— Сробел, — тут же понял Милад.

— Если бы сробел. Вообще …

Парни заржали от крепкого словца, которым Фебр обозначил свою растерянность. А Лесана сидела, как громом пораженная.

Ее сестра. Зорянка. Едва не загрызла Фебра. Кидалась, как дикий зверь! Рвалась к горлу. И это создание она, попустившись собственной дуростью, отпустила на волю! Из-за этого разругалась с Тамиром, едва не попала под наказание. Из-за… твари дикой, людей жрущей! Ведь прав был крефф, говоривший, что обережнику никак нельзя иметь слабостей… А она, дура, спорила с ним, доказывала. Он-то, пожитой, знает, что говорит. И черная горечь поднялась в груди, а на глазах выступили слезы.

— Эй, ты что? — послышался откуда-то издалека удивленный голос Фебра, — Лесана?

— Опусти рукав, — тихо посоветовал Велеш, приняв бледность и испуг Лесаны за беспокойство о судьбе парня.

— Ты что? — теплые ладони легли на плечи, голубые глаза взглянули с недоумением. — Я тебя напугал?

Девушка замотала головой, разгоняя слезы и рвущиеся из груди рыдания. Что она наделала! Что натворила! Как теперь со стыда-то не вздернуться? Как от острой вины не броситься в ближайший омут? Дура, дура, дура!

И в этот самый миг парень мягко притянул готовую разреветься послушницу к себе. Она впервые не воспротивилась, вжалась носом ему под ключицу и судорожно вздохнула, перебарывая слезы. Некоторое время они сидели, не двигаясь. А потом Лесана освободилась, кое-как совладала с горечью, разлившейся в груди, и, стараясь сделать вид, будто ничего особенного не случилось, полезла пальцем в горшок с медом.