Джон Норман - Странники Гора

Нам удалось разредить ряды противника – обескураженные паравачи валились тут и там, сраженные ударами моих воинов. Боевой клич тачаков перекрывал стоны раненых врагов.

Но долго оставаться на холме мы не могли – новые отряды неприятельского войска грозили отрезать нам путь к отступлению, поэтому я велел протрубить отбой – мы поспешно ретировалась к стаду босков.

Новые паравачские сотни были уже близко.

Тем временем, используя босков как прикрытие, мы перегруппировались – главное, было не дать паравачам приблизиться – пользуясь численным преимуществом, они могли просто перестрелять нас всех из луков.

Но паравачи, выстроившись в боевом порядке, двинулись всей массой и, ступая по телам убитых, стали медленно наступать, очевидно рассчитывая, перебив босков, потом расправиться с нами. Тогда по сигналу боевого рога мои воины принялись колоть босков пиками и пугать их дикими криками, направляя стадо в сторону врагов. К тому времени как паравачи поняли, что их ждет, тысячи животных уже двинулись на них. Подминая копытами всех, кто попадался на пути, мощные животные, ревя и отфыркиваясь, двигались все быстрее. Зазвучали неистовые сигналы боевых рогов паравачей к отступлению, но боски уже перешли на бег, мотая громадными головами, увенчанными устрашающими рогами. Под их копытами дрожала земля, а мои воины, мчащиеся за этим грозным потоком, продолжали вопить, безжалостно подгоняя копьями разъяренных животных.

С криками ужаса авангард паравачей пытался развернуть своих обезумевших каийл и обратиться в бегство, но задние ряды не давали им этого сделать.

В рядах врагов поднималась невообразимая суматоха.

Опустив рога, в них на всей скорости врезалось стадо.

Это было местью тачакских босков. Обезумевшие животные сминали все на своем пути. Спасая свои жизни, паравачи, вернее, те из них, кому удалось это сделать, развернули каийл и обратились в бегство.

Я с трудом удерживался в седле, моя каийла спотыкалась о трупы людей и животных, и спустя несколько минут отдал приказ разворачивать стадо обратно к фургонам. Паравачи удрали далеко, и мне не хотелось, чтобы стадо растянулось по степи, где животные могли легко стать добычей врагов, если те надумают вернуться для продолжения битвы.

Моим воинам удалось развернуть стадо обратно к лагерю тачаков, и вскоре мы уже могли дать отдых себе и животным и занять круговую оборону.

Близилась полночь, и я был уверен в том, что превосходившие нас в десять, а то и в двадцать раз численностью паравачи дождутся утра, чтобы нанести удар всеми своими силами. Когда на их стороне столь явный перевес, ни к чему рисковать в темноте.

Ночью я наконец встретился с Гарольдом, чьи люди закончили очищать лагерь от паравачских мародеров. Кратко посовещавшись, мы направили в Тарию к Камчаку гонца, чтобы тот описал ситуацию и объяснил, что надежды выстоять у нас никакой.

– Это уже мало что изменит, – сказал Гарольд, – даже если все сложится нормально и он доберется до Тарии, если Камчак выступит со своим войском сразу же, как получит послание, здесь они будут не раньше чем через восемь часов, а это – слишком поздно.

Гарольд говорил правду, и обсуждать это дальше смысла не было. Я устало кивнул.

Мы с Гарольдом объявили своим воинам, что если кто пожелает, он может покинуть лагерь и присоединиться к главным войскам в Тарии.

С места не сдвинулся ни один человек.

Мы расставили дозорных, расседлали каийл, накормив их мясом павших босков.

Проснувшись до рассвета, мы позавтракали на скорую руку и вскоре после восхода солнца обнаружили, что паравачи готовятся нанести удар по лагерю с севера. И что самое страшное – из захваченных связанных тачакских женщин и рабынь они выстраивали живой щит, способный защитить паравачских воинов от стрел и копий, если бы их атаковали в лоб.

Мы с Гарольдом решили сами выманить врагов на открытое место перед лагерем, а потом, когда паравачи ринутся в наступление, ретироваться за собственные фургоны. Тогда, стреляя из луков практически в упор, мы смогли бы нанести противнику серьезный урон. Хотя, конечно, через какое-то время наши баррикады будут смяты – это было понятно всем.

Сражение началось в семь часов утра. Нам удалась наша уловка. Живой щит противнику применить не пришлось, потому что тачаки быстро отступили за фургоны. Там наши воины немедленно спешивались и с луками и кайвами в руках занимали заранее назначенные позиции.

Сокрушительный натиск паравачей едва не разнес всю баррикаду, но, по счастью, связывающие фургоны веревки не подвели. Волна каийл с ощетинившимися пиками всадниками обрушилась на преграду и разбилась – задние ряды давили тех, кто был впереди; с разгону многие паравачи перекатывались через баррикаду, где их немедленно приканчивали лучники тачаков либо стаскивали с седел вооруженные ножами свободные женщины тачаков.

Тысячи стрел с расстояния двадцати футов сыпались на голову атакующих. И тысячи стрел летели в нашу сторону. Вскоре прозвучал сигнал их боевого рога к отступлению. Но и наши ряды страшно поредели.

Примерно в пасанге от нас на вершине холма выстраивались новые отряды паравачей. Окровавленные, потные, задыхающиеся, мы видели, как их ещё много, и мы понимали, что шансов выстоять у нас все меньше и меньше.

Груда трупов по ту сторону фургонов могла облегчить наступающим проход через баррикады, и по моему приказу измученные тачаки бросились растаскивать мертвые тела животных и людей.

Мы едва успели расчистить пространство, как по сигналу рога на нас ринулась новая волна всадников с копьями наперевес. Четырежды атаковали паравачи в разных местах, четырежды нам удалось их атаки отбить.

Наши отряды были почти уничтожены, считанные воины не имели серьезных ранений. За два дня сражений едва ли уцелела хоть четверть людей из тех двух тысяч, что привели мы с Гарольдом.

– Смотрите! – вдруг выкрикнул лучник, указывая на другой холм.

Там, на вершине выстраивались новые отряды, во главе каждого из них развевались знамена боевых сотен или тысяч.

– Это – главные силы паравачей, – сквозь зубы выговорил Гарольд, – нам конец.

Я бросил взгляд на цепь изодранных, окровавленных фургонов – все, что осталось от баррикады, и на горстку измученных, израненных людей, которые, пользуясь кратковременной передышкой, растянулись в изнеможении на траве. Между ними, разнося воду и перевязывая раны тем, кому это ещё могло хоть как-то помочь, ходили свободные женщины тачаков и даже несколько рабынь. Кто-то из воинов затянул «Песню Голубого Неба», и её подхватили другие. «Пусть умру я , – звучал над прерией её припев, – но останутся навсегда боски, трава и небо» .