Андрей Дай - Искра Зла

Злой северный ветер ушел ночью. Стих вдруг, оставив захлебывающуюся влагой землю в объятиях растерянного дождя. К утру сильно потеплело, а лишившиеся командира свинцовые тучи заклубились, нарушили четкость строя и обессилено рухнули оземь молочным туманом.

Звуки заблудились. Стук молотков купеческих приказчиков, менявших у моста колеса повозок на полозья саней, доносился почему-то со стороны степи. Волы совершенно бесшумно тянули заваленные скарбом сани, а в их по-королевски величественных шагах слышалось позвякивание кольчуг караванной охраны.

— Экие зверюги! А, твоя светлость? — уперев кулаки в бока, выпятив брюхо, хвалился Башун Дравинович — последний торговый гость, пропущенный через Эмберхарт осадившей город королевской армией. — Экие демоны!

Звук его голоса, густой и звонкий, как вечевой колокол, доносился почему-то со спины и после секундной паузы. Забавно было наблюдать, как знатный на этом берегу реки купчина беззвучно, рыбьи, открывает рот или и вовсе, говорит с закрытым ртом. И я с удовольствием бы посмеялся шуткам Духа Воды, если бы не страшный груз в телегах.

— На мост тебя барон поди со страху допустил? Рогачей твоих забоялся?

— Га-га-га… — гоготал гость, расшвыривая звуком клочья болтающейся между небом и землей воды. Пыли, крупными мутными каплями оседавшей на лице, стекающей и капающей с подбородка. Скрывающей катящиеся из глаз слезы.

— …Телята славные будут, — донесся сзади хвост сказанной стоящим напротив Башуном фразы. Говори, гость, говори. Говори и не смей смотреть на окаменевшего, омертвевшего принца. Страшный подарок привез хвастливый купец.

— Я еду в Аргард, — просипел Ратомир. Я вскинулся пораженный — как он смог протиснуть слова сквозь сжатые до белизны губы? — Я должен… Сам… Фанира сам должен…

— Да-да, — вскинулся Парель. — Я сейчас… Я быстро соберусь…

— Ты не едешь, — отрезал принц и одним движением руки развернул коня. Я так и не успел заметить, когда он успевает раскрывать рот. Словно туман, скрывающий его кровоточащее сердце, говорил голосом тумана, упавшего с неба.

— Яролюб с тобой пойдет, — пронзил мглу зычный глас Паркая. — И не спорь.

— И я, — сказал больше самому себе, чем собравшемуся вернуться в крепость командиру.

— Ты-то куда? Давно ли вставать стал?

— Это и мой долг.

Я пожал плечами. Неужели младший сын князя Панкрата посмеет меня остановить?

— Не дури. Ты не доедешь! Осень — дороги в кашу обратились. Здоровым-то не сладко кушанье такое хлебать придется, а уж тебе и подавно.

Купчина, как-то отодвинутый, забытый, опустил руки и бочком, опасаясь копыт злых боевых лошадей, протиснулся поближе к своим ненаглядным чужеземным быкам.

Отряд собрался быстро. Сразу после обильной обеденной трапезы мы с трехсотенной конной дружиной покинули уютный острог у стен Чудска.

Туман никуда не делся. Серые тени воинов пропадали и появлялись в разлитом в воздухе молоке, и лишь черная полоса раскисшей дороги связывала нас с реальностью этого мира. Отсыревшие, черные, голые от листьев ветви деревьев лапами сказочных чудовищ проскальзывали на грани видимости. В полной тишине и неподвижности призраки деревьев провожали ссутулившуюся фигуру принца, замерев от скорби. Каково это — привезти любимой девушке тело погибшего брата!?

Степной конек, заменивший мне пропавшую на другом берегу Великой соловушку, нервничал. Скалил необычные, слишком острые для лошадей, зубы на здоровенных боевых коней конников Яролюба, яростно таращил желтые глаза и не желал слушаться. Всего шестнадцать дней прошло с тех пор, как я открыл глаза в тесной комнатке с выбеленным потолком. С того дня, когда мой друг Инчута-лучник пропал в серой пелене сплошного, обложившего всю Орею, дождя.

Болезнь ушла. Слабость еще заставляла дрожать руки, стоило попробовать накинуть тетиву на лук, но уже с неделю как я наравне со всеми однополчанами посылал свои сто стрел в далекую мишень. Но этот путь в Аргард остался в моей памяти, как нечто совершенно отвратительное. К вечеру первого же дня все тело ломило от боли. Ног я не чувствовал давно, и едва Ратомир скомандовал привал, попросту свалился с седла. Да еще мой непокорный конь, посчитав себя свободным, тут же порысил в сизую мглу. Благо, упав на истоптанные грязными сапогами листья, я не выпустил повода из рук, и злобное животное всего лишь протащило меня пару саженей за собой, а не заставило весь следующий день бежать следом за отрядом по щиколотку в черной жирной жиже.

Сырые ветки отказывались гореть. Костры сильно дымили, плевались искрами и тепла почти не давали. Вместо долгожданного горячего ужина пришлось жевать твердую, как копыто, сухую лепешку, сидя на впитывающем воду из опавшей листвы одеяле и кутаясь в промозгло-сырые плащи.

Утро мало чем отличалось от ночи. Те же угрюмые усталые лица, та же вездесущая вода, почти тот же сумрак беспросветного тумана. Только еще резкий запах повисшего над лагерем дыма, пота и мокрой кожи.

Ремни подпруги вытянулись и провисли под брюхом конька. Пришлось прокалывать дополнительные дыры, чтоб седло, явно потяжелевшее вдвое, не болталось. Сырое одеяло распухло и отказывалось сворачиваться в аккуратную скатку, а моя наглая лошадь вертела задом, мешала и норовила укусить. Тогда я, подхватив с земли ветку, впервые в жизни ударил животное. И пусть степной конь разом присмирел, мои уши еще долго полыхали огнем стыда.

Укутанное в промасленную и умащенную медом ткань тело княжича вновь привязали к седлу, и отряд продолжил траурное путешествие.

Разговоров почти не было. Принц и вовсе размыкал губы, только чтобы отдать очередной приказ. Каждый из нас был оставлен наедине со своими мыслями, и, судя по выражениям лиц, мало у кого в голове было что-то доброго.

Серый день сменялся серой ночью. Мы оставили позади последние куцые перелески Ореи и выехали на восточную границу степи, но и там не нашлось даже самого младшего из ветров, чтоб сдуть проклинаемый людьми туман. Спину холодила мысль, что больше нет ничего — только короткий отрезок грязной дороги под копытами и облака вокруг. Что мы уже давно покинули мир живых, и не мы провожаем молодого воина в его последний путь к землям отцов, а это он нас ведет за собой в страну мертвецов. Нет, страха не было, но в вычерченные на земле руны не получалось влить ни капли силы, мой легконогий друг тоже не отзывался на призывы, и я чувствовал себя неуютно.

Утром четвертого дня пути лопнула тетива. Свитая из конского волоса, отлично навощенная и еще укрытая тонкой нитяной обмоткой, одетая на лук перед выездом на юг, в Аргард, она порвалась, словно детская веревка на ореховом пруту. Обрывки, должно быть, пребольно ударили по ляжке моего конька, так что он совершенно по-человечески взвизгнул и, подпрыгнув, рванулся в сторону. Через пару минут, осознав, что никто не собирается его убивать, успокоился, но дорога к тому времени уже пропала где-то в водянистой мрази.