Артем Каменистый - Демон-самозванец

— Вы разбираетесь во врачебном деле?

— Немного.

— Здесь некоторые вакейро раны прижигают раскаленным ножом, другие на них мочатся, а некоторые залепляют их смесью из глины и конского навоза.

— Дикие люди…

— Можно сказать и так. А насчет моих рук вы не беспокойтесь, я их перед операциями сулемой[8] промываю. Очень ядовитая штука, но после нее можно не опасаться за чистоту раны. Это мне недавно умные люди подсказали вроде вас.

Умные люди? А доктора здесь что, на положении умственно неполноценных? Странно как-то…

— Я бы хотел выделить немного денег на лечение своего солдата.

— Давайте присядем на эту скамью, здесь чуть обдувает, потому насекомых меньше. Здесь у нас тот еще рассадник мух, ничего с этим поделать не можем, рядом лошадей больных содержат. Что им ни говорю, в каждом лагере одно и то же: и хворых животных, и раненых солдат размещают в одном месте. Командирам интересны лишь здоровые вояки, на калек всем наплевать.

— Вот, здесь пятьдесят эскудо. Я хочу, чтобы его лечили как следует.

— Я всех стараюсь лечить как следует, но ваши деньги не пропадут, не сомневайтесь. О каком солдате идет речь?

— Его привезли около полудня, он темнокожий, осколочное ранение в живот.

— Вы о Тутуко?

— Да.

— Известный черномазый, говорят, он лучший стрелок генерала Грула. А вы, должно быть, тот самый Леон, о котором ходят слухи, будто он демон, прилетевший с раскаленного юга?

— Вижу, я достаточно известен.

— Про такое даже глухие знать обязаны.

— Что там с Тутуко? Он выкарабкается?

— Некоторые даже из гроба выкарабкаться ухитряются. Но у вашего солдата не все так плохо. Осколок не зацепил внутренности, просто брюшину распорол на совесть. Крови много потеряно, но рана чистая, воспаления пока нет. Я ее заштопал, теперь остается ждать. Черномазые — те же дикари, что белого убьет в три дня, их и за год не доконает. Надежда есть, но точно сказать не могу.

— Ему лежать больно, можно устроить нормальную постель?

— Матрас я здесь даже за деньги не найду, это если быстро, а от соломы пришлось отказаться.

— Почему?

— Вы о том, куда пропали матрасы, или о соломе?

— О том и другом.

— С матрасами все просто, у торговцев их нет. Можно наладить производство на месте, но никто этим не станет заниматься, ведь нет выгоды. Простые вакейро могут спать хоть на голой земле: потник скатают и под голову, а пончо укрываются, ну а что до раненых… Да кому они нужны? Сами видите, как мы тут обитаем, будто бродяги бездомные.

— Офицеры спят на матрасах.

— Ну, ваша братия везде найдет способ устроиться, о ней интенданты всегда позаботятся. О нас они не думают вообще.

— А с соломой что не так?

— У нас тут болеть некоторые начинают. Я не такой уж хороший врач, но подозреваю тиф. А эта зараза без вшей не появляется. Солома, грязное тряпье, постель заболевшего — все надо сжигать без пощады и не давать распространяться на других. А мы вот дожились, что даже мыла нет, как прикажете бороться?

— Мыло стоит недорого.

— Вы видели народец, что с ранеными возится? С умерших белье снять не брезгуют, тащат все, что под руку попадется, никого не стесняются. Здесь команду солдат надо держать для охраны, но кто же мне ее даст? А других помощников не найти.

— Почему? Нет желающих?

— Ну, разные расфуфыренные барышни появляются иногда из города. Фруктов пару корзин привезут, бинтов самодельных, улыбнутся раненым и ходу отсюда, носики напудренные зажимая. Нежные больно, работать сиделками их точно не загонишь. Им бы ремня или мужика строгого, разбалованные до невозможности. Пытался я поначалу брыкаться, что-то с этим делать, искать народ, но давно рукой махнул. Надо или твердое руководство, или кучу денег, без этого только суетишься попусту. Это сейчас спокойно, а как бои пойдут, так и повалят покалеченные, ни для сна, ни для еды времени не останется, что уж о другом говорить.

— А ваш труд кто оплачивает?

— Ребята, кого вылечил, подкидывают иногда, не дают с голоду помереть. Но откуда у рядовых хорошие деньги? Кто конины кусок посвежее, кто сахарного тростника вязанку, кто палатку драную, кто котел медный, так и живем. — А офицеров лечат отдельно, в своих палатках они валяются, при денщиках, ординарцах, врачей им из города привозят, сиделок смазливых нанимают. Хорошо им так отлеживаться…

— Вы какой-то странный врач.

— Честно сказать, я вообще не врач. Не учился никогда, нет у меня никакого образования. Отец в школу отдавал, да сбежал я оттуда, толком грамоту не изучив. Сейчас вот только, уже здесь, чтение освоил, увлекательное занятие, жаль медленно выходит, времени много требуется, а где ж его взять?

— А как же раненых лечите без образования?

— Да кому тут кроме таких, как я, этим заниматься? Да не переживайте, отец мой не последним коновалом был, я многое у него перенять успел. Потом ступил на кривую дорожку, а она затягивает, ну и понесло меня далеко и страшна И носило долго по разным краям. Мир повидал, хотя смотреть на него приходилось через решетку по большей части. Вряд ли на всем западном побережье найдется хоть одна тюрьма или каторга, где бы я не побывал. Носило-носило и вынесло сюда. Сижу я как-то в Новом Нариаване, таверна портовая, мрак, смрад, рожи дикие. И шепчет мне какой-то потный хлыщ в ухо, что должен я падчерицу его прирезать не далее как этим вечером, после чего он мне денег много даст. И еще втолковать пытается, что не злодей он, просто выхода другого нет. Все ведь потому, что наследство на ней большое по завещанию, а без девчонки оно ему достанется. Одиннадцать лет ей стукнуло, говорит, так что работка, мол, проще не придумаешь. Вам такое когда-нибудь предлагали?

— Что-то не припомню.

— Ну так и не предложат, не та рожа. Я, господин Леон, песьей жизнью жил, много такого сотворил, о чем никому никогда не расскажу, но тут вдруг проняло. Это куда же, думаю, меня угораздило скатиться, что этот кусок помета обезьяньего предлагает мне плату за детоубийство и к тому же уверен, что согласие мое уже почти у него в кармане? И что же мы за твари такие позорные, раз так страшно и непонятно живем? Почему я, каторжник беглый, куда больше совести имею, чем этот достопочтенный с виду господин? Вот будто ветром свежим дунуло резко, на жизнь свою оглянулся, и до того тошно стало… Ну что уж говорить, кулак у меня сами видите какой, сжал я его покрепче и врезал той сволочи в висок, так что кость в мозг провалилась. А сам подался на восток. Ночами шел, скрываясь от патрулей, жрал то, что с полей мог стащить. Ведь не лавочника прикончил, тот тип уважаемым человеком был в Нариаване. Такие вот сволочи и правят нашим миром. Ну а потом завертелось все здесь, и вот я как бы доктор, пришлось вспомнить, как отец у коров роды принимал да лечил у скотины всякое. Зашиваю вот я плохо, шрамы безобразные остаются, но это дело мужику не вредит, никто не обижается. И не надо мне никакой платы, был бы сыт и одет. Тут мне хорошо, доброе дело делаю, на своем я месте, жаль, поздно понял. Проживу еще чуть, оглянусь опять на дни прошедшие, и хоть за эти времена стыдно не будет… Ох, чего это я! Уж простите за язык, господин Леон, что-то я разговорился не на шутку.