Дэниэл Абрахам - Тень среди лета

– Я бы сам тебе налил.

– Какая разница? Я справился. Как ты себя чувствуешь, Маати? Выглядишь… будто тебя что-то гнетет.

– Я так же подумал о тебе. С тех пор, как ты вернулся от дая-кво, между нами… все как-то сложно. Тебе не кажется?

– Наверное, – ответил Ота и пригубил вино. Оно было горячим – пришлось подуть на него, прежде чем пить, но не перегретым, так что спирт не успел выпариться. Питье приятно согревало горло. – Я сам виноват. Кое-чего нарочно старался не замечать. Орай говорит, море меняет человека, меняет самую его суть.

– Может, дело и не в том, – тихо произнес Маати.

– А в чем?

Маати склонился вперед, опершись локтями о колени и, глядя в огонь, заговорил. Его голос был жестким, как камень.

– Я обещал никому об этом не рассказывать, но сейчас я нарушу свое обещание. Ота-кво, я совершил нечто ужасное. Я не собирался этого делать, и если бы я мог все отменить – клянусь богами, отменил бы сей же миг. Пока ты был в отъезде, мы с Лиат… нам больше не с кем было поговорить. Только мы знали всю правду. И мы часто бывали вместе…

«Тебе нельзя ехать, – говорила Лиат, когда он собирался к даю-кво. – Кто-то должен меня поддержать».

Вспомнил он и то, что сказал Бессемянный в день его приезда: «Хешай любил и потерял, и с тех самых пор терзается виной. С Маати будет то же самое».

Ота со скрипом откинулся в кресле. Как вода из опрокинутого ведра, на него хлынуло прозрение. Он понял, в чем дело, что произошло без него. Ота медленно отставил пиалу. Маати сидел молча, чуть заметно покачивая головой. Его лицо покраснело, и хотя он ни разу не всхлипнул, не вздохнул, на кончике его носа повисла единственная слеза. Можно было бы посмеяться, если бы это был не Маати.

– Она замечательная, – ответил Ота, подбирая слова. – Правда, иногда ей трудно доверять, но все-таки славная.

Маати кивнул.

– Я, пожалуй, пойду, – тихо сказал Ота.

– Прости меня, – прошептал Маати огню. – Ота-кво, я так виноват перед тобой.

– Ты поступил так, как поступали тысячу раз до тебя тысячи людей.

– Да, но не с тобой. Я предал тебя! Ты ведь ее любишь.

– Но не доверяю.

– И мне теперь тоже.

– И тебе, – согласился Ота, и, запахнув поплотнее одежды, вышел из дома в темноту. Закрыл за собой дверь и врезал по ней кулаком так, что ссадил палец.

В груди саднило, и злился он не на шутку, но, что удивительно, ему стало легче. Он побрел к пруду, жалея, что посыльный Орай направлялся не в Сарайкет, а в Мати. Однако мир не прислушивался к его желаниям. Лиат и Маати стали любовниками, и это ломало юного поэта так же, как когда-то другая беда сломила его учителя. Амат Кяан со дня на день должна выступить в суде. Все, что предсказывал Бессемянный, сбывалось. И теперь он, Ота, стоял на холоде у моста и ждал, бросая камни в темную воду, слушая, как они падают, тонут и пропадают. Он знал, что андат придет, стоит лишь подождать.

Не прошло и пол-ладони.

– Значит, он признался-таки, – произнес Бессемянный.

Бледное лицо висело в ночном воздухе с горькой усмешкой на совершенных, чувственных губах.

– Ты знал?

– Боги! Весь свет знал. Они таились не больше, чем лоси во время гона. Я лишь надеялся, что ты узнаешь об этом после того, как окажешь мне услугу. Жаль, правда, жаль. Хотя, по-моему, я неплохо держусь для неудачника, а?

Ота глубоко вдохнул и медленно выдохнул. В воздухе еле заметно мелькнул белый пар. Андат рядом с ним не дышал. В конце концов, он только выглядел человеком.

– А я… потерпел неудачу, – произнес Бессемянный неожиданно осторожным, испытующим тоном. – Так ведь? Я могу растрезвонить твои тайны, но не толкну тебя на убийство. И как теперь рассчитывать, что ты убьешь человека ради спасения неверной девицы и дорогого друга, забравшегося к ней в постель?

Ота вспомнил сердитое, полное отвращения к себе лицо Маати, и что-то в нем шевельнулось. Какой-то порыв родился в нем, как полжизни назад, в детстве, перед неперекопанной грядкой. Порыв не снял ни гнева, ни боли, скорее усилил их.

– Один человек сказал мне, что можно или любить и не доверять, или спать и не доверять, но не все три одновременно.

– Не знал, – произнес андат. – Видишь ли, мои познания в любви довольно ограничены.

– Скажи, что я должен знать.

В лунном свете бледные руки сложились в просьбу о пояснении.

– Ты говорил, что знаешь, где он бывает. За сколько напивается до бесчувствия. Рассказывай.

– И ты выполнишь мою просьбу?

– Увидишь, – ответил Ота.

На утро после появления в доме утех – с тех пор прошло уже два дня – Лиат проснулась и услышала тихое посапывание наставницы. Сквозь ставни просочился лишь тонкий луч дневного света – здесь ложились и вставали поздно. Простыни хранили еле слышный запах Итани. Лиат встала, кривясь от боли, и кое-как оделась, почти жалея о вчерашней выпрошенной близости. Амат проснулась и отвела ее вниз. Заведение было устроено без затей: несколько спален с койками у стен, где женщины лежали, как свитки в футлярах, пологи из дешевого полотна вместо сетчатых, кухни в задней части дома, просторная баня, где днем стирали и мылись, а вечером принимали гостей, предварительно сменив воду и добавив душистые масла. В гостевую часть дома Лиат выходить запрещалось. Пока Вилсину не было предъявлено обвинение, Амат не разрешила ей покидать дом утех, равно как и показываться гостям. Ставки были слишком высоки, а Вилсин-тя уже один раз опустился до нападения.

С тех пор Лиат спала, ела, мылась, сидела за столом Амат, слушая уличных музыкантов, и все это время от Итани с Маати не приходило ни слова. Вечером второго дня Лиат послала весточку в бараки, где спали приятели Итани. Записка вернулась поутру с ответом от Мухатии-тя. Итани Нойгу ушел из-под кабалы и нарушил договор. В бараках его не видели и видеть не хотят. После прочтения этих слов Лиат сделалось жутко до дурноты. Когда же она показала записку своей старой наставнице, та нахмурилась и спрятала ее в рукав.

– А что, если Вилсин-тя его убил? – спросила Лиат, стараясь не выдать голосом паники.

Амат Кяан изобразила позу успокоения.

– Ему это незачем. Мне будет довольно вас с Мадж. Если Марчат его убьет, это только укрепит наши позиции. Вдобавок, как мне показалось, твой друг способен сам о себе позаботиться. – Видя, что ее слова оказались слабым утешением, Амат добавила: – Но я могу послать людей Ториша-тя поспрашивать.

– Он бы вернулся, если бы все было в порядке.

– Все далеко не в порядке, – произнесла Амат. Ее взгляд был ясен, суров и утомлен. – Но это не значит, что Итани в беде. Наверное, надо было оставить его здесь. А ты не посылала гонца в дом поэта? Может, Маати о нем слышал? Или даже Итани живет у него.