Илья Новак - Магия в крови

Темнело; на верхушке мачты, по бортам и над кормой сквозь висящую в соленом воздухе теплую водяную взвесь просвечивались белые пятна ходовых огней. Риджи разбила Некросу нос: уже после того как все закончилось, она, отдышавшись, но еще даже не надев порванное, валяющееся под стеной платье, набросилась на чара с кулаками. Она кричала и пыталась ударить его, а Чермор молча уклонялся, прикрываясь локтями. Потом она свернулась на кровати спиной к нему, прижала колени к груди и спрятала лицо. Накинув на девушку одеяло, чар покинул каюту.

Паруса, оплетенные по периметру гибкими бледно-зелеными ветвями, едва трепетали на слабом ветру. Клочковатый и маслянистый, влажно поблескивающий ковер мха покрывал всю палубу. Направляясь к носу, Чермор впервые подумал о трюме: пуст он или «Шнява» несет какой-то груз? Сквозь твиндек, палубу и слой мха сочился густой дух, иногда казавшийся кисло-сладким, как от забродившего сидра, иногда таким, словно источником его был мокрый хлопок, иногда — как от затлевшего зерна.

И никого не видно. Ни одной фигуры, ни единой тени не двигалось в тумане. Что сейчас поделывают тюремщики? Собрались где-нибудь в кубрике и тихо разговаривают, сдвинув головы? Или вновь засели играть с матросами, пересчитывая черепа, выцарапанные на матовых плоскостях диковинных костяшек?

Корабль безмолвным темным силуэтом, украшенным четырьмя размытыми светляками огней, двигался сквозь вечернюю мглу.

Чар услышал звук, пока еще слабый, и пошел медленнее, вглядываясь в сумрак впереди. Черви зашевелились, переползая с места на место, то соприкасаясь друг с другом и обмениваясь сведениями, то расползаясь. Вскоре стало ясно, что спереди доносится жалобный плач, и Чермор ускорил шаг. Он вышел к постройке, на которой не так давно беседовал с Булинем. Черви задергались, будто их посыпали солью, впитывая то, что видели глаза чара, пропуская через себя, преобразовывая и посылая дальше в его сознание.

Вместо плача зазвучал глухой неразборчивый голос. Некрос остановился. Не постройка из дерева — высокий, заросший мхом валун стоял на палубе ближе к носу «Шнявы». Он резко выделялся на фоне остального; не красно-бурый — черный мох покрывал каменистый склон. Валун венчала ровная площадка, по краю которой стояли каменные столбики. Сбоку тянулись выдолбленные в поверхности, свободные от мха ступени — та самая шевелящаяся лестница, по которой вчера поднимался и спускался чар.

А с противоположной стороны из мшистого склона лился тусклый свет. Вчера Чермор, не заметив в постройке окошек или дверей, решил, что внутри нее помещений нет. Он бесшумно приблизился, скользя спиной по мху, прошел вдоль склона, увидел круглое отверстие, забранное резной каменной решеткой, остановился сбоку и осторожно заглянул внутрь. Черви в его голове извивались, будто змейки, плывущие против речного течения. Но сейчас они преодолевали не воду, а поток сведений, поступающих из глаз и ушей Некроса.

В небольшой пещере трое помешались свободно. Помимо решетчатого окошка, никаких других отверстий чар не углядел, только колодец в полу — проникнуть сюда можно было лишь из трюма.

Две лавки под стенами, заросшими таким же мхом, как и склоны валуна, занимали капитан Булинь и Эди Харт. Ржавобородый коротышка, помощник капитана, сидел, поджав ноги, на полу между ними. Рядом стояла ярко горящая лампа.

Коротышка отпил из синей бутыли с отбитым горлышком и передал ее Булиню. А тот, восседавший с распрямленной спиной, уперев руки в правое колено (левое отсутствовало, железный костыль начинался чуть выше, от бедра, и теперь торчал чуть не на середину пещерки, упираясь в мох задником деревянного башмака), вещал:

— ...В унынии бродил глухими тропами среди густой травы. Голубыми вечерами бродил я, ветер обдувал непокрытую голову, роса холодила босые ступни, и печаль по ней полнила грудь, но я молчал, не звал ее, ведь имя я забыл, а вслед за ним и все прочие слова, — я шел и шел, все дальше, сливаясь с природой, как с женщиной, постигая счастье в единении не плотском, но духовном...

Низкий рокот капитанского голоса наполнял пещеру, лился из окошка. Эди Харт слушал, судя по всему, мало что понимая, веснушчатое лицо его было глупым и умиротворенным: старшему тюремщику просто нравилось находиться здесь, защищенным от мороси, при свете лампы, и слушать невнятные грохотания Ван Дер Дикина.

Некрос, присев, наблюдал за ними, стараясь, чтобы голова не попала в проникающий из окна свет лампы.

— Плоть моя — гроб, в котором тоскует, бьется и рвется наружу душа, на корабле моем нет якоря, а в сердце — надежды. Ибо вот уже сколько лет я пытаюсь вспомнить ее лицо, ее тело, ее имя, ее прекрасное имя! — Булинь взмахнул рукой, и несколько капель синего пойла вылетели из бутыли. Капитан надолго приник к ней, издавая громкие всасывающие звуки, сделал несколько могучих глотков, поставил бутыль и заговорил вновь: — Я создал первую лодку, первую лодку Аквадора, и часто поднимался, чтобы поплавать на ней. Я хорошо помню, как увидел ее в первый раз: я стоял, держась за мачту, впервые установленную мною на моей лодке, я только что испытал парус и был горд собой. Лодка плыла неподалеку от берега, и вот на невысоком прибрежном утесе на фоне темнеющего неба я увидел ее, одинокую фигурку с развевающимися волосами... Я сошел на берег, приблизился к ней и рассказал, кто я таков. Она оробела, но все же решилась назвать свое имя... Имя! Она... Нет, не помню! Я остался с ней, с этой женщиной, жившей в селении недалеко от берега. И что же сказали мне они, когда я вернулся? Они сказали: Моряк, мы, бывает, поднимаемся туда, мы спим с обитающими там девами — а Плотник, между нами говоря, и с обитающими там юношами, — но мы не женимся на них, не берем с собой в наш мир, не клянемся быть с ними вечно. Что ты сделал, Моряк? Твоей избраннице нельзя жить здесь, отведи ее наверх и забудь про нее. Но я поспорил с ними, а после и поругался, и поклялся вновь — поклялся, что никогда не покину ее.

Капитан смолк, и в воцарившейся тишине стал слышен плеск волн о борта корабля. Молчание длилось долго. Эди Харт, улегшись на лавку, задремал, а бородатый помощник сидел, поджав ноги и глядя на свои колени. Булинь вновь отпил из бутыли.

— Они изгнали меня, прогнали на поверхность, запретив возвращаться. Долгие годы я жил с ней, той, чье прекрасное имя не могу теперь вспомнить. Я совершенствовал свою лодку, которая делалась все шире, длиннее и выше, к первой мачте я пристроил вторую... А она, моя возлюбленная, все старела, я же, конечно, оставался таким, как прежде. Не в силах наблюдать за тем, как меняются черты прекрасного лица, все чаще и чаще я отправлялся в дальние плаванья, она же все больше времени проводила в одиночестве, ибо из селения, где жила раньше, ее выгнали, и я построил для нее дом на берегу, у подножия того утеса, где впервые увидел ее силуэт. Время шло, лодка стала кораблем, уже почти таким же, как тот, на котором плывем мы сейчас. И вот однажды, вернувшись из плаванья, я увидел ее умирающей...