Ник Демин - Туман. Квест «Похититель Душ» 1

Голос хриплый, сорванный воплями в тишине пыточной камеры. Несмотря на боль, руки с размозженными кистями, сами тянутся погладить и прижать к себе это маленькое чудо. Зря это я конечно, заметив руки голос давиться плачем, словно в рот засунут кулак. Я поспешно прячу руки за спину.

— Девочка моя, — хрипло каркаю я, — это жизнь, это моя профессия и я за нее плачу.

За стеной раздаются шаги, голоса и всё исчезает. Даже если это было видение — всё равно неплохо, но я почти убедил себя, что меня действительно навещала Непоседа.

Самое страшное это не то, что меня арестовали, самое страшное то, что меня забыли. И пусть ты понимаешь, что это может быть специальный ход, направленный, чтобы тебя окончательно сломить, но все равно становится напряжно. Я остался один в полной темноте.

Мне не давали пить и есть, возможно хотели, чтобы я умер от голода и жажды. Соломы кинули свежей. Но при такой влажности, она постоянно намокает, становиться рыхлой и грязной, и не фига не греет. Воды нет, еды нет, холодно. Ну попить я сообразил и начал поначалу облизывать стены, а потом оторвал тряпку от одежды, смотал её жгутиком и бросил один конец в чашку, второй закрепил в небольшой трещинке, пустив её по стене. Воду сгонял рукой на тряпку, а потом пил набравшийся конденсат.

С едой правда, не получалось долго. В последнее время мне не приходилось голодать, а теперь, сидя без еды я быстро приобрёл потерянную много лет назад стройность фигуры.

Если они потянут ещё немного, — думал я, — то с меня можно будет рисовать портреты святых подвижников, а никак не злых колдунов. Хотя, — опять рассуждал я, — чисто внешне они отличаются одеждой и выражением лица. Не зря же, по слухам, портрет Единого в верхнем храме писали с одного душегуба, у которого было такое кроткое выражение лица, что его трижды отпускали из зала суда, поверив его искренним.

Чисто случайно ко мне прибивается крыса, она бегает вокруг и обгрызает лицо или пальцы рук, когда я валяюсь без сознания. Она не уходит, а мне нечем её покормить, бедное животное. Я вспоминаю про черепок светильника, в котором выгрызено всё вплоть до фитиля. Может быть крысе хвати? Я аккуратно ставлю крошащийся черепок на пол и с умилением наблюдая за осторожным и хитрым зверьком. Наконец она решается и подбегает, черепок для неё явно тяжёл.

Она пищит, пытаясь выгрызть, из черепка хоть что-то. Я сижу и смотрю не дыша, как она бегает вокруг меня. Наконец я расслаблено кидаю руку в крысу, со стороны же это должно казаться быстрым как бросок змеи, и хватаю добычу. Лукулл в гостях у Лукулла. Я счастлив.

Вот таким образом и проходило время в «гостях» у Святой Инкизиции, то я покрывался холодным потом от одной только мысли, что про меня забыли навсегда, то стонал от боли после «задушевного» разговора с отцами — дознавателями. То слизывал капельки воды со стен и удачей считал пойманную крысу, то жадно вгрызался острыми кровоточащими обломками зубов в ножку жаренной курицы и давился слабеньким винцом. То мечтал о жизни, любой жизни, то призывал смерть, как последнюю милость.

Единственное, что я не понимал, так это то, зачем всё это инквизиторам. Больше они не пытались вызнать у меня что либо, просто занимались однообразным и немного скучным делом. Работой, так, как они её понимали…

Громко гремят засовы и ключи, свет факела бьет по глазам, меня походя пинают сапогом по ребрам:

— Встать!

— Оставьте его, сын мой.

Я приоткрываю глаза щёлочки и пытаюсь разглядеть прибывшего. Здоровенная туша в темнофиолетовой хламиде с накинутым на себя позолоченным покрывалом с какой то фигнёй на башке и огромным золотым крестом на груди, на пальцах слабо мерцающие в темноте перстни. Значит помимо того, что он святоша, так ещё и не слабый маг. Походу тут внутренние игры церовников, поскольку этот боров пытается меня исповедовать, естественно я активно возражаю.

— Тайна святой исповеди нерушима, сын мой, — елейный голос начинает бить по ушам.

Я хрипло смеюсь:

— Что ж ты так поздно нашел меня папочка?

Священник жует губами, пытаясь выстроить свою проповедь для такого закоренелого грешника как я.

— Сын мой, — проникновенный голос священника лезет в самые тёмные закоулки моей души, расталкивая локтями всех неосторожно придвинувшихся. Хочется прижаться и покаятся, несомненно, я здешний так бы и сделал, но я прошлый, только издевательски хмыкает, на полные профессионального искреннего сострадания слова священника. В дело идёт магия, я чувствую как меня начинает выворачивать от одного желания рассказать всё. Ну это в принципе не ново, это на мне уже опробовали и недостаток этого метода в том, что однажды облегчив душу, то есть рассказав кому-нибудь свою тайну, из тбя подобным способом уже ничего не вынут. Не зря раньше вызывали раба, рассказывали ему всё, а потом убивали. Правда умные некроманты быстро научились обходить это, они вызывали дух убитого и он им всё рассказывал. Священник ласково гладит меня по голове и незаметно снимает волос, хотя вроде бы церковникам запрещено заниматься поднятием, ну да бог с ним. Прошло много лет с тех пор как я попал сюда, сначала я пытался подавить настоящего хозяина своего тела. Потом опомнился, стал культивировать, не давая выйти из известных рамок, и до сих поря я не поглотил личность донора, тщательно охраняя её остатки. Теперь во мне живет сумасшедий безобидный убийца, непомнящий ничего и я — его хозяин. Вы знаете это очень удобно, как оказалось. Этакое строго регулируемое и регламентируемое сумасшествие. Вот и пусть он вызовёт его дух, чтобы он подробно рассказал обо всём, а на меня это не подействует.

Наконец после угроз и славословий я начинаю говорить, подвигая толстяка отвечать мне, чтобы хоть немного узнать о том, что творится на улице. Я узнаю, что нашёлся Светоч Империи и узнаю что это такое. Оказывается можно на некоторое время передавать светоч «на хранение», для этого и выбирается простолюдин, чтобы его было не так жалко. Дело в том, что для перехода в нейтральное состояние, его носителя необходимо уничтожить, естественно использовать для столь благого дела дворянсоке дитя накладно, поскольку может восстановить против Короля опору трона.

Я задаю вопросы ещё и ещё, пока до священника не доходит:

— Про какой светоч ты говоришь, сын мой? — недоумение в голосе слышится даже через одышку.

— Что с ней сделают? — снова каркает мой голос.

— С кем?

— Со светочем?

Он в ступоре, начинает что то говорить, потом замолкает, спохватывается, бежит к дверям камеры. После непродолжительных воплей его выпускают. Больше ко мне никто из святых отцов кроме инквизиторов не входил. Как мне кажется он узнал слишком много.